Летом 1948 года, когда я перешла в десятый класс, дядя Саша пригласил меня приехать в Георгиевск, неподалеку от Пятигорска, отдохнуть и провести лето в его семье. Я отправилась туда в переполненном «общем» вагоне на сидячем месте.
Приняла я тот короткий отдых с восторгом: южное солнце, купание в реке Куре, любимая и любящая семья, окружившая меня отеческой заботой, приволье… Но вспоминаю то лето еще и потому, что имела возможность наблюдать, как не менее привольно жили немецкие военнопленные. Они обитали в старательно выбеленных белым порошком домах-казармах, на казармы ничуть не похожих: внутри — спальни, столовые, чистота, а за окнами — пышная зелень. Работой считался лишь уход за лагерем, за огородами и садами, кои снабжали вчерашних недругов свежими овощами и фруктами. Фактически они обслуживали лишь самих себя… Передвигались «пленные» в округе свободно, без всякой охраны. По утрам они разносили корзины с плодами по домам военнослужащих, отвечавших за лагерь.
Мне невольно приходили на ум сравнения и горестные недоумения… Миллионы ни в чем не повинных сынов и дочерей той земли томились в каторжных условиях, заброшенные за колючую проволоку где-то на Крайнем Севере, в холодных таежных дебрях или в иных безлюдных, непригодных для человеческого существования местах; советские солдаты и офицеры не по своей воле, подчас тяжело раненными, попавшие в плен, объявлялись предателями и из гитлеровской лагерной неволи отправлялись, согласно сталинскому приказу, в еще более чудовищную лагерную неволю на своей Родине. И в то же самое время я наблюдала лагерь для недавних лютых врагов, раскинувшийся комфортно в курортной зоне. Подобных условий для узников своего народа нельзя было узреть даже в самых радужных снах! Да, режим страшился «своих», ненавидел их куда яростней, чем «чужих». Каторга для «своих» сделалась формой политики государства. Можно было бы только одобрить «гуманизм» по отношению к недавним противникам, если бы он не выглядел издевательством по отношению к собственному населению. Вспоминаются опасно иносказательные (для тех лет!) стихи Александра Межирова:
Мы под Колпином скопом стоим.
Артиллерия бьет по своим…
Это наша разведка, наверно,
Ориентир указала неверно.
Кругом — вражеский ад, и на этом фоне с особой пронзительностью звучит завершающая строка про ту самую артиллерию:
А она по своим, по родимым…
Демобилизовавшись, дядя Саша с женой Ольгой Владимировной, которая добровольно разделила его ссылку на Колыму, как некогда это сделали декабристки, и с дочерью Людмилой возвратился в Ленинград. С 1950 года до своей кончины в 1957-м доктор Александр Борисович, как говорили, «врач от Бога», работал в детской поликлинике. Он очень любил детей, а они — своего доктора Сашу.