Но не унимался тот. И все слал и слал на нас московские рати.
Бились раз возле Коломны. Еле-еле в тот день стало рассветать, — прискакал от казачьего дозора верховой. Соскочил у крыльца, крикнул:
— Буди воеводу!
Вышел Кривоносый:
— Чего шумишь?
Я в ту ночь в сенях спал. Услышал разговор, выскочил.
— От Москвы войско идет, — торопливо говорил казак, — конный полк, а следом пешие.
— А много ли?
— Много! Тысяч пять!
— Как же это вы впотьмах усмотрели, что пять? — усмехнулся Кривоносый. — А может, все десять?
— Много, говорю!
— Ну, ладно. Обскачи станицы, а я здесь подыму.
…Секла мелкая снежная крупа, как от опушки леса ударили мы из засады по московскому войску. Конные, что шли впереди по дороге, смешались.
Кривоносый на своем гнедом скакал впереди, махал саблей, кричал надсадно.
— Бей!.. Коли их, режь!..
Злоба так и рвалась из него, ее б и на десятерых хватило.
Я сразу разглядел: не полки государские, а дворянское ополчение. Кони у них были хороши, да и одежа справная, и оружие. Да не выдержали дворяне, отвернули, огрызаясь, уходить стали. Сшибли мы тогда и зарубили их десятка всего полтора. Остальные, останавливаясь, пускали стрелы, прикрывались щитами, выставляли сабли. И все — ради одного: чтоб заслонить собой стрелецкую пехоту, дать ей уйти.
Отогнали мы московское войско. Наш знаменный в рог задул, сзывая, чтоб возвращались. Ну все обратно и потянулись.
А я, как давеча из засады наши вынеслись, вперед зарывался и теперь оказался у всех позади.
Усталость на меня навалилась, и я на Кочете своем рыжем ехал не торопясь. На дорогу поглядывал, на лес да на небо и думал так, что, видно, долго мне этим ремеслом заниматься судьба велит.
Незаметно я так на одного москвича из отбитого войска наехал. Обочь дороги, у сосны, на спине недалеко он лежал. В груди была рана: из нее лилась кровь. И луч солнца сквозь облака вдруг пробился, на него упал и осветил его, и я его приметил.
Дышал он часто, с хрипом. Смотрю — на меня глядит.
— Постой, — говорит, — ты из воров, из тех же?
— Из тех же, — говорю, — да не из воров, а из царя Димитрия войска. Он нам Москву велел взять, и мы ее возьмем, и под руку его приведем, и он на Москве будет. И зря вы на рожон прете.
Оскалился москвич, усмехнулся через силу.
— Давно кошка умылась, а гостей нет, — хрипит. — Ну да то все равно. Только Москвы вам не взять.
— Это почему?
— Волю вы, конешно, мужики, любите. Да пуще воли раздоры досаждают. Вот она где, собака, зарыта. И воедино вам быть — не судьба.
— Еще тебя не успокоили, ирода! — смотрю на него зло.
— Уже успокоили небось, — шепчет еле-еле, а сам глаза закрывает. И в лице вдруг страшно изменился, щеки ему будто известью осыпало. — Какому ни на есть попу, хоть вашему же, воровскому, скажи, пусть помянет раба Ивана… Новопреставленного… Обещай…