Доктор Самани опять все объяснил, а потом сказал:
— Подождите пока в приемной, — после чего пожал им руки.
Через двадцать минут он подозвал их к стойке регистратуры.
— Да, именно ИКСИ. У вас мало спермы, но ее вполне достаточно, не беспокойтесь, — сказал он Габриелю и продолжил: — Элли, я записал вас на томографию на следующую неделю, а еще через неделю — на гистеросальпингографию,[30] поскольку ее нужно сделать как раз перед месячными. Если все будет в порядке, вы начнете принимать лекарства, но вы сюда придете еще раз, и мы вас всему научим. До свидания. — И, сказав это, он вышел.
От этого человека с рыжеватыми волосами за тридцать минут они получили больше полезной информации, больше помощи и больше надежды, чем смогли найти где-либо еще за последние два года.
Тем вечером они пошли в свой любимый ресторан и весело смеялись — впервые за много месяцев, — распив на радостях две с половиной бутылки вина, а потом, вернувшись домой, занимались беззаботным сексом прямо на кухне. Но беззаботность долго не длится.
Габриель никогда не считал, сколько переживаний связано у него с бесплодием и его последствиями. Если у кого возникает чересчур много переживаний, он редко тратит время на их инвентаризацию. Вместо этого он совсем уж зря тратит время, пытаясь справиться с ними: или подавить их, или спрятать, или продолжать жить, невзирая на них, или разложить их по маленьким психологическим мешочкам, которые можно похоронить в дальнем конце огорода. В общем и целом, Габриель ушел в себя, стал более молчаливым. Его не оставляло чувство горечи. Иногда он думал о своих сперматозоидах, но куда чаще он думал об Элли. Он обнаружил, что, когда борется с жизненными трудностями, время как бы ускоряет свое течение. Оно словно переключает передачу и вжимает в пол педаль газа, и чем быстрее оно движется, тем меньше возникает возможных альтернатив.
Элли, напротив, просто стала более серьезной. Не то чтобы она действительно ощущала, будто несет всю тяжесть мира на своих плечах, скорее она стала верить, что должна вести себя так, будто на ней и впрямь лежит эта ноша, будто строгое или бесстрастное лицо является своего рода наложенной на нее епитимьей. Чувствуя себя плохо, она вступала в контакт с Богом. С Богом, в которого она, вообще-то, не верила. Возможно, ей все-таки казалось, что с небес кто-то наблюдает за ней, чтобы увидеть, достойна ли она помощи. Поэтому она стала более аскетична. Она жила так, словно готовилась к собеседованию с высшими силами, а ведь жить так совсем не годится.