Он воображал, что некоторые молодые женщины непременно захотят с ним переспать. Однако на деле их оказалось совсем мало, а когда ему таки удавалось завлечь в свою постель англичанку, неизменно выяснялось, что та видит в нем не рок-звезду, а сорокапятилетнего толстого чувака со стрижкой маллет, в одежде из джинсовой ткани и в ковбойских сапогах. Причем в Штатах его дела обстояли немногим лучше. Бретт запретил девушкам-групи[79] приближаться к себе и своим музыкантам, рассматривая это как продолжение своего лечения. Гари Гитарист считал, что это несправедливо, потому что он, например, не потребовал бы от других членов группы, чтобы те отказались от микстуры от кашля, если бы она кому-нибудь понадобилась. Но он чувствовал, что протестовать было бы проявлением неблагодарности.
Как бы то ни было, Гари Гитарист делал то, что делал, и ждал. Сперва он ждал, что кто-нибудь позвонит и попросит продюсировать какую-нибудь новую группу, члены которой всегда им восхищались, или осведомится о его планах относительно сольной карьеры, однако дни шли за днями, недели за неделями, и в телевизоре бесконечные повторы «Бабьего лета» сменялись бесконечными повторами чертовой «Папашиной армии», и он понял, что все его ожидания ни к чему не приведут. И тогда, после телефонного звонка Джеймса, Гари Гитарист подумал, что, может быть, он ждал именно его.
Джеймс вышел из больницы со странным чувством, в котором смешивалось облегчение и та радостная энергичная нервозность, какую обычно человек испытывает, став отцом. Конечно, он боялся, что Гари Гитарист задаст ему взбучку. Хотя, пожалуй, он опасался еще больше, что Гари Гитарист вообще не откроет ему дверь. Однако же он все равно с нетерпением ждал встречи с этим олухом. Его грела перспектива увидеть человека, которого однажды он чуть было не назвал вторым Ленноном при втором Маккартни, под которым подразумевал себя, но не назвал, чтобы Гари не начал ошибочно считать его равным себе.
К тому времени, как он покинул Вест-Энд и миновал Хемпстед-Хит,[80] Джули, с ее комой, находилась уже где-то на самых задворках его сознания. Когда же он стал приближаться к тому дому, адрес которого ему рассеянно продиктовал Майкл, все прочие мысли улетучились из его головы и в ней осталась только одна всеобъемлющая жгучая зависть. Она язвила его сильнее, чем если бы ему намазали яйца креозотом и обозвали самым большим кретином во всей вселенной. Дома в этом районе были не просто дома, а целые особняки, скорее даже поместья, да еще в Лондоне, отчего их стоимость, наверное, была не меньше, чем у целого княжества Люксембург. Это походило на телеигру «Сквозь замочную скважину»,