— Да, нет. Да… я понимаю… я пойму, я постараюсь, — запинаясь от неожиданности и стыда за себя, за свою слепоту, твердил он. — Я ему вдолблю!
Федор Николаевич вышел в коридор, прислонился к косяку двери. «Ну и ну! Я ему втолкую. Ты себе втолкуй. Снайпер… прославленный… как же ты позорно промазал! Какого черта еще сдуру вызвался втолковать Атахану! Главное, Гюльчара надеется на меня!..»
— Дядя Федя, а у тебя разве неправдашние были усы? — услышал он изумленный голос Юльки. Она смотрела на него с искренним восторгом, с каким дети смотрят на фокусников. Ее глаза говорили: захочет дядя Федя и снимет свои волосы одним мановением руки, раз — и носа не будет.
Федор Николаевич крякнул…
— А куда они делись?
— Сбрил, надоели. — Он тужился улыбнуться. Не получилось и подобия улыбки…
— Ты к Атахану? — ни о чем не подозревая, спросила Юлька, когда Федор Николаевич твердо решил не ходить к нему и уж, конечно, не объясняться.
«А что, пусть и ему будет больно. Почему я один должен страдать? — с раздражением твердил он, направляясь к изолятору Атахана. — Ни разу не объяснялся, вернее, ни разу не предлагал никому быть моей женой, а тут — от ворот поворот, да еще должен этаким святошей, черт знает кем, выглядеть… Федя, Федя, фокусник Макарка!» — Указательным пальцем правой руки постучал он себя по лбу. Затем подошел к палате, где лежал Атахан, постучал в дверь и, прихрамывая, морщась от боли в ноге и от неловкости предстоящего разговора, вошел в комнату и тяжело сел на стул.
Атахан лежал, заложив руки за голову. Неподвижны были и его переполненные страданием огромные черные глаза.
Федор пересел на кровать, в ноги.
— Ты знаешь, я это… того… я от Натальи Ильиничны и Гюльчары, — начал было он и осекся.
Атахан вроде и не слышал, как постучал, как вошел и сел к нему на кровать Федор. Не понял или не хотел понимать ни одного его слова. Несколько минут назад он, Атахан, пытался объясниться Наташе в любви… По ее глазам, удаляющимся и ускользающим от него, по тому, как она, сама того не замечая, чуть-чуть выставила вперед свои руки, может опасаясь его или, что еще горше, отталкивая, по всему этому и еще по учащенному дыханию он определил: если у нее и рождалось чувство к нему, то он своей поспешностью спугнул его. Спугнул или погасил?.. Или ничего не было?
«О чем это говорит Федор? Чего я не должен? Мы ее не понимаем? Мы?! Значит, и он? И он? Значит, и ему худо! Но если ему так же больно, как мне, то как он выдержит, не знаю. Нескладно выглядели бы рядом — она и Федор! Муж и жена! Как иногда мы не умеем взглянуть на себя со стороны, и потому если не в смешном, то в глупом или нелепом положении оказываемся куда чаще, чем предполагаем… А я? С перекошенным лицом? Нет, пожалуй, Федору мое предложение представляется еще бессмысленней и даже обидней для Наташи».