С этим Глыба еще мог бы смириться; в конце концов, главное - выделиться, остальное неважно, но соперники лишили его даже этой невинной радости. Не утруждая себя подготовкой, они острили походя, бездумно, бросали небрежно то здесь, то там меткое словцо или удачный каламбур, экспромтом произносили на вечеринках блистательные тосты, устраивали незамысловатые, но веселые розыгрыши и затирали, вытесняли, выпихивали Глыбу с облюбованного им пьедестала.
Этих выскочек Глыба ненавидел лютой ненавистью и при всяком удобном случае старался подложить им свинью, называя сие деяние розыгрышем. Для своих целей он нередко использовал Мефодия, который простодушно передавал жертвам любые слова и посылки, вложенные ему в уста или в руки Глыбой. Жертвы розыгрышей набрасывались на Мефодия, Мефодий смертельно на них обижался, а Глыба довольно посмеивался себе в кулак. И если преследуемые юмористы со временем разобрались в ситуации, то Мефодий так до конца и не раскусил Глыбу, более того - даже считал его другом.
Но судьба восстановила справедливость. Ох как аукнулось Глыбе злоупотребление Мефодиевой доверчивостью! Не прошло и двух лет после окончания университета, как Мефодий вселился к "другу", а спустя месяц жена Безуглова хлопнула дверью и ушла навсегда, оставив в утешение незадачливому супругу трехлетнего хулигана. Сплетники утверждали, будто бы Глыба немедленно выгнал жильца и на коленях умолял беглянку вернуться, но она ответила ему категорическим отказом.
Личная неприязнь нашептывала мне, что у Глыбы имелись веские основания для убийства, но врожденное чувство справедливости не позволило принять эту версию. Слишком уж много лет прошло с тех пор. За это время любое мстительное чувство должно было бы притупиться. Тем более что Глыба недавно женился вторично.
И наконец, Игорек Мищенко, прозванный когда-то Гусаром, а потом разжалованный до Гуся. Нескладный, некрасивый, непутевый, но в общем-то неплохой малый, у которого была одна большая беда - сексуальная озабоченность прыщавого подростка. Он и выглядел прыщавым подростком, да и вел себя соответственно - громко хохотал, матерился, в красках расписывал попойки, в которых принимал участие, и вовсю хвастал своими вымышленными победами. Его безобидное хвастовство никого не обманывало и потому неприязни не вызывало. Над Гусаром беззлобно подшучивали, награждали его ироничными эпитетами, которыми он гордился, точно боевыми шрамами, а в общем, любили - за незлобивый нрав, всегдашнюю готовность посмеяться над собой и щенячью преданность друзьям. Правда, любила его в основном мужская половина курса, а Гусар жаждал любви именно женской, причем жаждал отчаянно, до дрожи в коленках и скрежета зубовного. Если какая-нибудь дама имела неосторожность подойти к Игорьку ближе, чем на полтора метра, он обязательно исхитрялся добиться физического контакта - якобы нечаянно и чертовски неуклюже. Он вдруг спотыкался на ровном месте, или резко наклонялся за нарочно выроненной вещью, или внезапно поворачивался и бежал в обратном направлении. Эти маневры были довольно травмоопасны, а поскольку в глазах Гусара в такие минуты загорался огонь безумия, факультетские девочки шарахались от него, как деревенские кобылы от локомотива. Добавьте к этому неприятную привычку Игорька стоять, задрав голову, под лестницами, абсолютное неумение вести куртуазную беседу, обильное потовыделение и стремление во время танца вдавить в себя партнершу, и вы легко сообразите, сколь скверно обстояли дела Гусара на амурном фронте. Его страдания по этому поводу не поддаются описанию, но подлая судьба ими не ограничилась. В один злосчастный день Гусар лишился доброго расположения почти всех сокурсников. И по иронии судьбы произошло это в миг его высочайшего торжества.