Через полгода, но уже в тридцать восьмом году, в феврале, министр государственной безопасности был уволен, потом арестован, потом расстрелян. Почти все дела, которые шли при нем, были тут же пересмотрены. Я это узнал потом, когда вышел.
Ко мне пришли в камеру, отвели в кабинет к следователю.
На стене висел уже другой портрет. Не тот, который висел полгода назад, когда меня в первый раз допрашивали. Такой же скуластый и курносый крестьянин во френче с генеральскими звездами на широком воротнике – но другой, совсем другой, я прекрасно запомнил того! Я сразу все понял, хотя никто мне не приносил газет в камеру, и радио туда не было проведено.
Следователь тоже был другой. Он спросил:
– Вы признаете, что вели антигосударственную агитацию?
Я, разумеется, ответил:
– Нет, не признаю.
И далее:
– Вам известно, что на вас был направлен донос?
– Да, мне об этом говорил следователь.
– Донос признан заведомо ложным, подозрение с вас снято.
– Я рад, что следствие установило истину. Меня выпустят на свободу?
– Разумеется. Вас проводят. Вещи получите на складе. Вот квитанция.
– Благодарю вас, господин лейтенант.
– Можете называть меня товарищем.
– Спасибо, товарищ лейтенант.
– Разъясняю. Вы имеете право подать иск против доносчика. Хотите?
– Я его прощаю. Я полагаю, что он скорее жертва.
– Вот как?
– Его затянула общая атмосфера подозрительности.
– Как-как?
Я поднял глаза к портрету нового министра госбезопасности и сказал:
– Атмосфера излишней, чрезмерной, вредной подозрительности, которую насаждал бывший министр, оказавшийся врагом партии и народа.
– Верно. Вы благородный и политически зрелый человек.
Он встал из-за стола.
– До свидания, товарищ лейтенант, – сказал я.
– Прощайте, товарищ Гитлер, – он усмехнулся и четко выговорил: – Прощайте. Именно так. Вы тоже должны сказать мне вот это самое слово, – я молчал растерянно. – Ну, скажите же! Такая примета.
Потом я узнал – работники похоронных служб и сотрудники госбезопасности никогда не говорят “до свидания”. Они всегда говорят “прощайте”. Именно так. Из хорошего отношения к своим клиентам. И в самом деле, зачем человеку желать нового свидания с гробовщиком или следователем тайной полиции?
– Прощайте, товарищ лейтенант, – сказал я.
После этого разговора я почувствовал себя физически грязным. Вроде бы я ничего такого особенно подлого не сказал. Ну, про “врага партии и народа”. Во внутренних самооправданиях это могло сойти за цитату из газетной статьи. Лейтенант был приятным человеком. Но все равно. Гадость. Липкая, потная, пугливая гадость. Хотелось вымыться с мылом, с головы до ног.