Сойдя в зал, он неожиданно обернулся на театральный занавес, едва уловимо шевелящийся в темноте, как огромное, с шорохом поднявшееся отвесно озеро. Вышитые на нем фигуры были вполне ясно видны ему. Вот приговоренный к смерти король стоял на одном колене на эшафоте, сняв парик и преклонив под занесенный топор голову; священник исповедовал короля; солдатня и знать стояли у стены пышным рядом, прорастающим стеблями копий, а маленькая принцесса, выронив золотое веретено, безмятежно спала на ступеньках эшафота. Казнь была погружена в сон.
Здесь необходимо раскрыть существенный секрет: нет смысла говорить или пояснять, кем был молодой человек с цветком, но цветок и яблоко были осторожными паролями, а сиреневый саквояж, похожий на футляр музыкального инструмента - взведенной адской машиной.
III
Несколько неполных лет он учился в университете маленького трансильванского городка, где был свой король, просвещенный человек, безнадежно больной редкой скоротечной формой малокровия, знаток Кранаха, автор сложного исследования о неоцененной "Казни святой Екатерины", безвозмездно уступивший специально перестроенный дворец под лекционные залы университета, оставив для себя лишь маленький однокомнатный флигель, выходящий в сад. Приняв на себя почетное ректорство, временами он читал ученые, но немного скучные лекции по истории живописи в бывшем дворцовом театре, похожем на золотую внутренность витой раковины.
Будучи сторонником ненавязчивого просвещения народа путем тихого архитектурного строительства, король строил сам, временами даже выходя, поддерживаемый каменщиками, на шаткие леса в штукатурном фартуке: заезжих архитекторов смущала его умирающая мечта, превращавшая город в подобие мнемонического театра, призванного путем сочетания символических фресок, статуй, рельефов и городских перспектив, чудно превращать двуногого дикаря, готового обесчестить мать и убить отца, в просвещенного гражданина вселенского универсума.
В начале весны, ранней и необыкновенно теплой в этом полузабытом и отдаленном, как веспасиановские времена, году, переходя через залитую водой театральную площадь, к которой, как помнится, да и было на самом деле, примыкало кладбище, зябко и осторожно идя в обнимку с молодой прихрамывающей художницей Соней Грюневальд с неестественно огромными и радужными, как павлиньи перья, глазами, он увидел на афишной тумбе молодое отсыревшее лицо мачехи, иллюзионистки О.З., приехавшей на гастроли вместе с маленьким венецианским цирком.
"Пойдем?", - осторожно спросила своего любовника Соня Грюневальд, как раз закончившая большую мозаичную копию ботичеллиевской "Венеры" для городского вокзала. - "Я так хочу видеть канатоходцев".