Вылетел бык из ворот, копыта гулко простучали по настилу моста, и топот стал удаляться. Из-под моста выбрались пушкарь и седовласый стрелец. Задрав головы над обрывом рва, они долго смотрели в облако пыли, которое растянулось до лесной опушки.
– А, положим, загонит он его за Можай? – обратился рассудительный пушкарь к стрельцу. – Как полагаешь?
Седовласый стрелец озадачено повёл головой, прежде чем ответить.
– Так нрав у Антипа склочный. Может и загнать.
Но бык рухнул на колени среди леса, где разогнал царя с охотниками. Ткнул мордой дорожную пыль, захрипел в полном изнеможении. Антип прекратил охаживать его ремнём, обернулся к рогатой голове.
– Уже? – удивился он. И предложил: – А то, давай, пробежим ещё.
Однако чудо-юдо мотнул грозными рогами, сдаваясь на милость победителя.
III.
В горнице царевны Марфы было невесело. Царевна лежала на постели, слабая и готовая провалиться в обморок после недавних потрясений. Мамка то кружилась возле кровати, то засматривалась в окно. Из окна, вдали, за городской стеной был виден пригорок леса, где исчезли Антип с чудо-юдой.
Царь Гаврила как забрался на трон, так и сидел, и видеть никого не желал, кроме любимой гончей Охапки и своего главного советника – дворецкого. Охапка притихла у него в ногах, отходила от пережитого, а дворецкий беспокойно расхаживал по палате, время от времени приближался к окну и всматривался, прислушивался.
В сторону леса, где скрылись Антип и чудо-юдо, с верха смотровой башни дворца глядел и остроглазый молодой стрелец с горном в руке. Вдруг от полосы опушки вырвался комаром всадник. Лошадь под ним мчалась, словно за ней гналась волчья стая. Всмотревшись в необычный вид всадника, стрелец протрубил успокаивающую весть о приближении гонца, а не изгнанного неприятеля.
Дворецкий перегнулся в окно, чтобы лучше слышать звуки горна, и воскликнул для царя:
– Гонец! Иностранный! Не знает, видать, какая война у нас.
В горнице царевны мамка тоже навалилась на подоконник, разглядывая суматоху во дворе.
– Может жених едет? – высказала она предположение.
Царевна приподнялась с постели, забывая о намерении быть слабой.
– Жених? Иностранец?
Гонца впустили в город, и он помчался улицами к городской площади. Минуя площадь, влетел во двор перед дворцовыми палатами, осадил коня. Он выдохнул, как будто просил о помощи для кого-то, кто следовал за ним: «Там разбойники!» – и свалился с седла без чувств. Но из-за тревожного ожидания вестей об Антипе и чудо-юде никто не слушал, не понял, что он произнёс. Живо спустившись с крыльца к детинам, которые подхватили гонца с земли за руки и за ноги, царь Гаврила торопливо выхватил торчащее из камзола письмо, и детины понесли гонца на конюшенный сеновал. Сургучовая печать с королевской короной отлетела в сторону, царь вслух раздельно прочитал написанное на плотной бумаге: