— Нет. — Хозяйка сразу погрустнела. — Однажды его увидел человек-охотник.
У Баламута на шее шерсть встала дыбом.
— И?
— И застрелил. Вероятно, он стал воротником на пальто у какого-нибудь состоятельного господина. Или частью его шубы. Мы, соболя, очень высоко ценимся из-за нашего мягкого меха. Людям запретили убивать нас, но среди них попадаются нарушители. Они рискнут чем угодно, только бы заполучить наш мех. — Она погладила свой хвост и горестно вздохнула.
— А мой мех? — спросил Баламут.
Она брезгливо сморщила нос:
— Мех ласки? Вы думаете, хоть кто-нибудь стал бы по своей воле носить эту гадость? Никто его с вас не сдерет, будьте спокойны! На ваш «мех» и смотреть-то противно, не то что притронуться!
— Что ж, премного благодарен! — негодующе ответил Баламут. — Очень вежливо с вашей стороны так отзываться о моем мехе!
— Пожалуйста, — с милой улыбкой ответила она.
Утром гости вышли и сделали прорубь во льду озера. Никнак показала Баламуту, как сделать рыболовный крючок из канцелярской скрепки и привязать его к веревке. Изготовив нехитрое рыболовное снаряжение, все уселись вокруг лунки, опустили крючки в воду и стали ждать. Никнак и Кваквак тотчас же вытащили по рыбке, а приманка Баламута оказалась съеденной, но никакой рыбы на крючке не было. От зависти он чуть не расплакался.
— Почему у вас рыба ловится, а у меня нет? — с обидой спросил Баламут.
— Все дело в сноровке! — объяснила Никнак.
— Надо быть проворнее, — добавил Кваквак.
Баламуту объяснили, когда следует дергать веревку, чтобы крючок впился в губу клюющей рыбы. Баламут последовал совету бывалых рыбаков и вскоре вытащил первую серебристую рыбину.
— Мне это нравится! — возбужденно закричал он. — Эти рыбки очень сильные, правда? Не будешь крепко держать удочку, так они тебя самого затянут в воду! Эй! Эй! Еще одна! Ай да я!
Всю зиму он удил рыбу. Всю зиму он ее ел. Вместе с Квакваком они сделали каноэ из веток и коры и сплели несколько пар мокасин. Когда кончились дрова, Баламут собирал в лесу хворост и отморозил два пальца на задней лапе. Всю зиму он пил какао, запас которого в хижине был, казалось, неисчерпаем. Однако к концу зимы и оно ему смертельно надоело, несмотря на то что Никнак варила его мастерски, с аппетитной пенкой. К весне он уже возненавидел гостеприимную хижину. Баламут начал бредить во сне, днем разражался многословными тирадами по любому случаю, осыпал бранью Никнак и Кваквака, хотя те давно перестали обращать на него внимание, поглощенные друг другом.
С первыми лучами солнца, растопившими снег, однажды утром Баламут оставил их еще спящими и в одиночку ушел в горы.