Марина Гречанова — Зое Бакеевой
Ленинград, 21 апреля 1936 года
Зойка, дорогая моя, я столько пережила за последнее время, просто сказать невозможно. Я совершенно измучилась от дум, от событий, которые разворачивались с поразительной быстротой. Но теперь, кажется, всё позади или, по крайней мере, почти всё.
На мое последнее письмо я от тебя не получила ответа. Знаю, ты отрицательно относишься к Анатолию, а стало быть, и ко всему, происходящему со мной. И все-таки я доскажу тебе конец всей этой истории. Я должна это сделать, потому что у меня нет больше сил молчать. И так я все время молчу в общежитии. Я бы обо всем переговорила с дядей Пашей, но не могу: он ведь мужчина! Даже Полины Никифоровны нет: она, бедная, умерла 28 февраля. Жаль мне старушку, хорошая она была, добрая, щедрая. Но что поделаешь! Правда, должна покаяться, смерть не принесла мне особой боли, хотя я и любила ее: то ли очерствела за последнее время, то ли собственные дела заслонили все на свете.
Я тебе писала, в каком положении я очутилась. Никогда не пожелаю ни тебе, ни кому-нибудь другому оказаться в таком же. Я запустила занятия так, что пришлось объясняться с директором. Конечно, я ничего ему не сказала. И наверное, правильно делала, что ни один человек ничего не знал обо мне. Поползи сплетня, я бы не выдержала. Это был бы конец.
Меня мучили кошмары. Каждую ночь я видела ребенка, моего ребенка, то крохотного, то вдруг уже большого, слышала его крики и просыпалась от ощущения чего-то страшного.
Ужасное состояние, Зойка.
Анатолий не замечал его. Он, по-моему, даже меня-то перестал замечать. Домой он приходил день ото дня позже. Иногда я не дожидалась его и бежала к себе в общежитие, чтобы успеть проскользнуть до закрытия парадной. А когда он успевал меня застать, то бросал неизменное: «Пришла?» — и ложился на кровать, не снимая грязных сапог. Я знала, что он пьян, что ему неможется, и старалась его не беспокоить.
Что у него происходило в душе, я понятия не имела.
Но странное дело, Зоенька: несмотря ни на что, у меня не исчезла к нему нежность и было его жалко. Я думала, глядя, как он спит, смешно оттопырив верхнюю губу: вот он, Толька, тот веселый и смешной Козырь, которого здо́рово трясла жизнь, который мне встретился на пути и первый меня поцеловал… Ведь это мой муж, он будет отцом. У нас родится сын, похожий на него, такой же высокий и красивый.
Чего я только не передумала, просиживая около спящего Анатолия. И стоило ему улыбнуться во сне, я прощала ему все. Мне казалось, что все должно войти в свою колею. Надо лишь поговорить с ним серьезно, спокойно, ласково. Сказать ему о ребенке, и все сразу наладится. Должны же заговорить отцовские чувства. Если он станет таким, каким был прежде, то можно жить хорошей семьей. В конце концов регистрация подождет.