Кристина чувствовала себя преображенной. Бродя как зачарованная по улицам великолепного «города-музея», она ощущала себя иным человеком — прекрасным и сильным. Не какое-нибудь «дитя хрущоб», содрогающееся от омерзения к себе и окружающим. Здесь она поняла, вернее, почувствовала всем своим будто заново родившимся телом, что самое большое преступление и самая страшная жертва — попрание собственной гордости, потеря уважения к себе, к новому образу «я», открытому Римом.
Римлянка Кристина училась жить заново — широко и радостно, ощущая в себе неведомую ранее жажду прекрасной, романтической любви.
…Оставалось всего пять минут до конца перерыва, и эти пять минут под осенним ярким солнцем, среди иноязычной болтовни и щегольской суеты царственного города казались Кристине драгоценными мгновениями.
В поле зрения сиял подъезд «Карата», в который она сейчас легко и радостно устремится. И вот прямо в центре «кадра», схваченного ее прищуренными глазами, мягко затормозила шикарная открытая машина. За рулем черноволосая красотка в темных очках, рядом — элегантный спутник, придерживающий рукой разметанные ветром прямые русые волосы. Они перебросились короткими фразами, красотка, улыбаясь, подняла большие очки и потянулась к спутнику яркими губами, а тот, приняв как печать этот мимолетный поцелуй, быстро обнял девушку и выскочил из машины. «Чао, бамбина!» — «Чао, кара!» Автомобиль умчался, а мужчина, оказавшийся высоким, стройным и очаровательно-небрежным, проверил содержимое кейса, с досадой посмотрел вслед исчезнувшей машине и направился к подъезду. Нескольких секунд Кристине оказалось достаточно, чтобы оценить то, что уже десятилетие с удовольствием смаковали миллионы итальянок — Элмер Вествуд излучал покоряющее обаяние. Конечно, она не имела представления ни о профессии, ни об имени незнакомца. Но его образ сработал как детонатор, провоцирующий взрыв — жажда любви, настоящей, пылкой, огромной любви, вспыхнула в душе Кристины с неведомой силой.
«Любить и быть любимой» — давняя мечта, несбыточный красивый вымысел вдруг обрел реальный, непосредственно ее касающийся смысл. Кристина поняла, почему манили ее, как наивного дикаря, «игрушки» цивилизации, красота богатой жизни — они были лишь условием, декорациями к самому блаженному состоянию на свете — опьянению взаимной любви. Элмер, с его игривой беспечностью, бронзовым загаром, с русоволосой, живописной красотой казался воплощением Рима, его покоряющей солнечной праздничности.
Когда Кристина вновь увидела Элмера на показе коллекции украшений, то уже знала, кто именно подошел к ней за коротким интервью. Рядом маячил с камерой оператор. Огни софитов превращали разноцветные стразы фантастического украшения Кристины в каскады струящихся искр. Она ловила на себе завистливые взгляды коллег и заинтересованный Элмера и чувствовала, что может взлететь от переполнявшего ее счастья. Но вместо этого растеряла итальянские слова и мямлила что-то несуразное о России и своей любви к Риму. Вряд ли он вообще запомнил ее, этот самоуверенный телегерой.