Редко где толпа производит на первый раз такое приятное впечатление, как в Японии. Лица всех так выразительны и так умны, что вы часто задаете себе задачу всматриваться во все лица с целью отыскать глупое и решительно не находите. Я говорю, конечно, о первом впечатлении; при более внимательном знакомстве с ними, во многом разочаруешься… Вот уличный мальчик, не отстающий от нас с самой пристани; снимите с него халат, нарядите в курточку, с бронзовыми пуговками, и причешите, как обыкновенно причесывают модных мальчиков, — он непременно будет принадлежать у нас к разряду тех благонравных детей, у которых никогда не увидите ни замаранных рук, ни испачканного платья. Как этот мальчишка прилично ведет себя! Этот такт, этот esprit de conduite нигде не оставляет японца, где бы вы ни встретили его, разве там, где он знает, что вы от него зависите. Это впечатление, так сказать приличности ведет малознакомых с японцами к ложным заключениям; видят в них народ с великим будущим, замечательные способности и т. п.; но эта сдержанность, выражающаяся приличием, не есть залог будущей силы, a только следствие постоянных колодок, в которых искони находился этот народ. Он не при начале развития, он выжат под гнетом всего прошедшего, из него выдавлены все духовные силы. Выжимок сделался тих, не смеет шуметь; стал послушен. Он приучен к смирению целыми столетиями и войнами, которые сопровождались бесчеловечными казнями; победители и притеснители оставляли после себя память тех ужасов, которые были при них делом увлечения и которые перешли потом в холодно-административный дух законов, несколько столетии управляющих Японией. Народ стал послушен и умен, но умом лукавым; едва ли в какой стороне найдется столько людей, способных к дипломатии, как в Японии; японец — дипломат, когда облечен властью. дипломат на улице, дипломат дома; нет ни одной фазы в его жизни, в которую бы он не вносил этого элемента, иногда с целью, a чаще без всякой цели, просто по привычке. Японец добр отрицательного добротой; для подвига добра у него нет нравственных оснований. Его религия, в сектах которой сам он путается; не налагает на него обязанности любить ближнего; она говорит о соблюдении чистоты души, сердца и тела, да только через послушание закону разума, a для японца законы разума — предержащие власти. Совесть свою он успокаивает, если даже она и потревожится от недостатка добрых дел, сохранением священного огня, символа чистоты и просветления, или соблюдением праздников, которых у него не меньше нашего, а, в крайнем случае, путешествием ко святым местам (обыкновенно в храм Тен-сиа-даи-циу, в Изиа; где, говорят, родилась богиня солнца).