Мы остановились в деревне Поеа. He думайте, чтоб эта деревня высыпала своими хижинами, как наши селения, по обеим сторонам дороги; здесь видна была только одна хижина, да и до той добраться было довольно трудно, через заборы, огороды и банановые кусты; a близости нескольких других хижин нельзя было и подозревать. Неподалеку впадала в море речка; близ её устья росло несколько железных дерев, тонкие, висячие иглы которых похожи были издали на тонкий, воздушный зеленый флер, в который закутался ветвистый исполин, вероятно от москитов находившихся в значительном количестве поблизости речки.
Был вечер, когда мы приехали к деревне. Наш проводник, Дени, следовавший за нами верхом, распряг лошадь и пустил ее пастись по двору. Я привязал гамак одним концом к дереву, ствол которого состоял из сотни других стволов, перепутавшихся между собой и совсем соединившихся потом в массе ветвей и листьев, a другой конец прикрепил к соседнему дереву и улегся. Гамак покачивался, я предавался кейфу, смотря на небо, начинавшее искриться звездами, на пальмы и канакское семейство, усевшееся на камнях у забора. В стороне разводился огонь, канак-хозяин приготовлял поросенка; он обмыл его несколько раз, наложил в него горячих камней и банановых листьев и потом прикрыл всего листьями и циновками. Дени, красивый малый, лет семнадцати, с вьющимися волосами, но с апатичным лицом, метис показавшийся нам сначала страшным флегматиком, оказывал удивительные способности распорядительности и хозяйские соображения. К несчастью нашему, хозяева уже заразились немного цивилизацией. рассчитывая ужинать на тапах и банановых листьях, мы с сожалением увидели накрываемый стол, тарелки и вилки, Канаки же расположились очень живописно на траве и скоро приготовили для нас поросенка, от которого мы отрезали по небольшому куску. В хижине зажглись огни; несколько женщин и детей, сидя полукругом, пели гимны: мы улеглись около них и долго вслушивались в монотонное, но верное пение свежих и громких голосов. Увлекшись положением туристов, мы никак не хотели лечь спать на приготовленные нам постели, a остались на тапах, в чем не раз раскаивались в продолжение ночи. Полы хижины так же неудобны, как и в наших избах; кроме маленьких скачущих животных, ползают ящерицы в какие-то улитки, из которых вылезает небольшой краб.
Мы встали еще до солнца и пошли выкупаться в ближайшую реку, что было и освежительно, и приятно. Надобно вообразить себе теплое утро, ранний туман, висящий на близ-растущих пальмах и кустах, свежесть чистой как кристалл воды и, наконец, показавшееся солнце: оно осветило едва видный в прозрачной дали остров Эймео, с его причудливыми пиками, и бурун, ломавшиеся о коралловые рифы и флеровую одежду железных деревьев; вместе с солнцем поднимался аромат от апельсинных рощ и гуавов. Едва успели мы одеться, как перед нами явился человек небольшого роста, в байковом сюртуке, с Французскою бородкой; мы было хотели увернуться от него, но он уже успел закинуть на нас сеть своих бесконечных Фраз и любезностей. Из долгой его речи, пересыпанной поклонами и улыбками, мы, наконец, поняли, что перед нами стоял maître d’hôtel адмирала Брюа, поселившийся здесь (волей или неволей) для мирной жизни. Он приглашал нас к себе вышить du kirsch, du cognac, ou du rhum, начертил без нашей просьбы маршрут как нам ехать, двадцать раз упомянул о знаменитом адмирале и тогда только отстал, когда мы, наконец, обещали зайти к нему, — что, однако, с нашей стороны было военною хитростью. На пороге хижины ждали нас вчерашние певицы; они дали нам кокосов, которые тут же были разбиты, и мы с наслаждением выпили свежее, чистое и несколько холодное молоко.