Он сказал, что ингуши уже захватили несколько домов на окраине поселка и теперь пытаются просочиться небольшими группами в центр населенного пункта. Противостоят им сейчас полтора десятка местных милиционеров, а также наспех собранный отряд самообороны. Говорил он довольно грамотно и доходчиво, по-военному кратко и емко обрисовав сложившуюся здесь обстановку. Попросил же о следующем: взять под защиту федералов хотя бы центральную часть поселка, – он, конечно, видел, что под рукой у Протасова нет и полсотни бойцов, – в особенности же больницу и здание школы. Именно в эти два строения, наиболее пригодные для обороны, старейшины намеревались поместить если не всех, то большую часть женщин, детей и стариков. Это позволит высвободить несколько десятков мужчин, большей частью уже вооруженных, которых можно будет использовать для обороны села.
Протасов предупредил старейшин, что он и его солдаты не намерены вмешиваться в конфликт. Ни на чьей стороне они воевать не станут. У него жесткий приказ – «разводить» конфликтующие стороны. Конечно, он сделает все возможное, чтобы обеспечить защиту гражданского населения.
Но охранять одновременно два объекта, школу и больницу, он не сможет, у него попросту недостает сил.
Тут же он выставил боевое охранение и расставил бронетехнику – два БТР, две БМП и одну БМД – таким образом, чтобы в случае крайнего обострения ситуации можно было держать под обстрелом окрестные улицы в районе поселковой школы.
Вечером тех же суток в здании, которое сейчас находится всего в сотне шагов у него за спиной, собрались, прихватив из своих домов лишь самое необходимое, несколько сотен женщин, детей и стариков. Он не знал, сколько их там собралось, тех, кто уповает не только на своих сыновей, братьев и отцов, но и на него, лейтенанта Протасова, и его молоденьких необстрелянных бойцов. Он знал одно: никто из этих людей, пока он находится здесь, не должен умереть.
Поэтому он отдал своим бойцам приказ: при любых попытках обстрелять школу, в стенах которой нашли убежище сотни мирных жителей, открывать огонь на поражение.
Вспоминая те события, он подметил в себе одну любопытную вещь. Ни тогда, ни тем более теперь он не испытывал ни малейшей неприязни к ингушам или к кому бы то ни было (его отношение к чеченцам – единственному исключению – тема для отдельного разговора). Окажись он тогда не в осетинском, а в ингушском селении, действовал бы точно так же. Вообще ненависть – это очень сильное чувство, и, как правило, оно сопряжено с потерей чего-то бесконечно дорогого, к примеру, близких людей, погибших по чьей-то злой воле. Но его родители тогда еще были живы, поэтому ненависти в нем не было ни грамма.