– Ломайте же! Он там! – резко потребовал по-военному властный мужской баритон, не похожий на голос офицера.
Услышав его, Вольдемар заподозрил, что голос принадлежал пастору, и отпустил женщину. Она пошатнулась не нетвёрдых ногах, пальцами мило прикрыла опущенные веки и изящный носик.
– Как у меня кружится голова, – улыбка тенью блуждала по её сияющему лицу.
Дверь затряслась от толчков сильных тел, они с уверенным топотом сапог бросались на её штурм от перил и после короткого разбега.
– Дорогая, тебе лучше забраться на постель, – оживляясь, предупредил Вольдемар, вновь скрывая лицо шарфом и высвобождая шпагу из ножен. – Сейчас здесь будет шумно. – И уже с беззаботной беспечностью заметил: – Да, кстати, придумай пока что-то правдоподобное для мужа. Можешь называть меня дерзким негодяем.
При последних его словах места креплений возле дверной задвижки жалобно затрещали. Обе створки рывком распахнулись, и в спальню ввалились солдаты, офицер, а за ними пастор. И тут же предупреждение Вольдемара, что будет шумно, замечательно подтвердилось – он не позволил им рассредоточиться, но ему пришлось отступать к раскрытому окну, отбиваясь сразу от нескольких противников.
Лязг шпаг, треск ломаемых стульев, звон разбитого стекла, глухие удары при падении тел и громкие проклятия, вопль вылетевшего в окно солдата, который упал на тучного, остановленного собственным любопытством мясника, перемежались с отчаянным и пронзительным женским визгом, что привлекло на площадь множество окрестных зевак. Со скоростью ураганного ветра по городу распространился слух, мол, на дом губернатора напала и устроила очередной погром ватага пьяных матросов со стоящих в порту английских кораблей, которые развозят повсюду заразу их революции с её неуважением к порядку и властям чужих стран. К ратушной площади стали нестройно подтягиваться городские стражники, на бегу придерживая железные шлемы. Они останавливались в недоумении против рядов шведских солдат, которые окружили здание и никого не подпускали, и увеличивали растерянный гомон толпы. Унтер-офицер, вроде слепой в дневное время совы, напряжённо прислушивался за перемещением шума сражения. Он неуверенно прикидывал, к какому окну надо будет призвать подчинённых, и первым кинулся в обход здания, когда с другой стороны раздался звон осколков выбитого окна и всё внезапно стихло.
– За мной! – прорычал он приказ всем солдатам, словно предстояло схватиться с многочисленным убегающим врагом.
Задыхаясь от возбуждения, Вольдемар легко, как будто только этим всю жизнь и занимался, забрался на крышу губернаторского дома и сразу же отскочил от взмаха нацеленного к его ногам острия шпаги пастора, который полез следом. Тот запутался в одежде, чертыхаясь, с треском ткани разорвал её, обнажив в прорехе военный кожаный камзол, затем отшвырнул обрывок чёрной ткани и в ярости бросился на противника. Вольдемар поджидал его петухом, подбоченившись левой рукой в кожаной перчатке с широкими отворотами. Отбил одно нападение пастора и другое прежде появления за краем крыши головы новобранца, который тут же исчез. Возле ратуши через площадь прозвучал выстрел мушкета, и пуля влепилась в кирпичную трубу рядом с пастором, что вызвало у того поток остервенелой брани в сторону стреляющего, которому он пригрозил шпагой. Оттуда больше не стреляли, но на крышу стал влезать офицер с мушкетом.