Как только отрицание сформулировано, оно становится симметричным утверждению. Нам кажется тогда, что если это последнее утверждало объективную реальность, то первое должно утверждать не-реальность одинаково объективную и, так сказать, одинаково реальную. В этом мы разом и правы и не правы: не правы, ибо то, что отрицание заключает в себе отрицательного, не может стать объективным; правы, однако, в том, что отрицание какой-нибудь вещи предполагает скрытое утверждение того, что эта вещь может быть заменена другой вещью, которую постоянно оставляют в стороне. Но отрицательная форма отрицания извлекает пользу из утверждения, находящегося в основании отрицания: опираясь на тело позитивной реальности, к которому это явление привязано, оно объективируется. Так образуется идея пустоты или частичного небытия, поскольку вещь оказывается замененною уже не другою вещью, но пустотою, которую она оставляет, то есть отрицанием ее самой. Так как подобная операция может осуществляться над какою угодно вещью, то мы предполагаем, что она совершается над каждой вещью по очереди и, наконец, над всеми вещами в целом. Мы получаем таким образом идею "абсолютного небытия". Если мы теперь проанализируем идею «Ничто», мы найдем, что она в сущности является идеей «Все» с прибавлением движения разума, бесконечно перепрыгивающего с одной вещи на другую, отказывающегося держаться на одном месте и сосредоточивающего все свое внимание на этом отказе, всегда определяя свою наличную позицию только в отношении к той, которую только что покинул. Таким образом, это будет представление в высокой степени обширное, как идея «Все», с которой оно имеет тесное родство.
Как противопоставить тогда идею «Ничто» идее «Все»? Не ясно ли, что это значит противопоставить наполненное наполненному и что, следовательно, вопрос "почему что-либо существует? " является вопросом, лишенным смысла, псевдопроблемой, поднятой вокруг псевдопроблемы? Нужно, однако, чтобы мы показали еще раз, почему эта призрачная проблема посещает ум с такой настойчивостью. Тщетно указываем мы, что в представлении "уничтожения реального" есть только образ всех реальностей, бесконечно изгоняющих друг друга по круговой линии. Тщетно мы прибавляем, что идея несуществования является только идеей изгнания неопределенного или "просто-напросто возможного" существования существованием более субстанциальным, которое и становится истинной реальностью. Тщетно мы находим в форме sui generis отрицания нечто внеинтеллектуальное и указываем, что отрицание есть суждение суждения, предуведомление, данное другим или себе самому; что было бы нелепым приписывать ему власть творить представления нового рода, создавать идеи без содержания. Всегда остается убеждение, что прежде вещей или по крайней мере под вещами существует небытие. Если искать основание этого факта, то оно найдется именно в эмоциональном социальном элементе, вообще в элементе практическом, придающем специфическую форму отрицанию. Самые серьезные философские затруднения, говорили мы, рождаются оттого, что формы человеческой деятельности выходят за пределы своей области. Мы созданы, чтобы действовать, в той же мере (и даже более), что и мыслить, или, вернее, когда мы следуем движению нашей природы, то мы мыслим, чтобы действовать. Не следует поэтому удивляться, что привычки деятельности отражаются на привычках представления и что наш ум замечает вещи всегда в том самом порядке, в-котором мы имеем привычку представлять их себе, когда намереваемся на них воздействовать. Но неоспоримо, что всякое человеческое действие, как мы указывали на это выше, исходной своей точкой имеет неудовлетворенность и вытекающее отсюда ощущение отсутствия чего-нибудь. Мы не действовали бы, если бы не ставили себе цели, и не искали вещи, если бы не чувствовали ее лишения. Наше действие идет, таким образом, от «ничто» к «чему-нибудь», и самой сущностью его является вышивание «чего-нибудь» на канве «ничто». По правде говоря, ничто, о котором идет здесь речь, не столько есть отсутствие вещи, сколько отсутствие полезности.