— Ты не будешь знать отдыха, — сказала она, стоя перед ним, розовая и прелестная, с рукой на бедре. — Будешь думать обо мне всякий раз, когда ляжешь в постель. Между ног у тебя отвердеет, а помочь будет некому, и ты ни за что не уснешь, если только… — На лице Шаи появилась вредная ухмылочка, которую Тирион так любил. — Не потому ли эта башня называется башней Десницы, а, милорд?
— Замолчи и поцелуй меня, — приказал он.
Он почувствовал вино на ее губах, и ее маленькие твердые груди, пока она развязывала его бриджи.
— Мой лев, — прошептала она, когда он прервал поцелуй, чтобы раздеться. — Мой сладкий лорд, мой гигант Ланнистер. — Тирион толкнул ее на кровать. Когда он вошел в нее и ее ногти впились Тириону в спину, она закричала так, что Бейелор Благословенный, должно быть, проснулся в своей гробнице. Никогда еще боль не приносила ему такого удовольствия.
«Дурак, — подумал он потом, когда они лежали на провисшем тюфяке среди скомканных простыней. — Неужто жизнь ничему тебя не научила, карлик? Она шлюха, будь ты проклят, и любит твои деньги, а не твои мужские достоинства. Вспомни Тишу!» Но когда его пальцы коснулись ее соска, тот отвердел, и он увидел у нее на груди след своего страстного укуса.
— Что ты будешь делать теперь, когда стал десницей короля, милорд? — спросила она, когда он взял в ладонь этот теплый славный холмик.
— То, чего Серсея не ожидает, — произнес Тирион, наклоняя голову к ее стройной шейке. — Вершить правосудие.
Бран предпочитал твердый камень подоконника мягкой перине и одеялам. В постели стены и потолок давили на него, в постели комната была его камерой, а Винтерфелл — тюрьмой. Широкий мир за окном манил его к себе.
Он не мог ни ходить, ни лазать, ни охотиться, ни сражаться деревянным мечом, как раньше, — но смотреть он мог. Он любил смотреть, как в Винтерфелле загораются огни, когда за ромбами окон башен и зданий зажигают свечи и растапливают камины, любил слушать, как поют на звезды лютоволки.
Последнее время волки часто снились ему. «Они говорят со мной, как с братом», — думал он, когда они поднимали вой. Он почти что понимал их… не то чтобы по-настоящему, но почти… точно они пели на языке, который он знал когда-то, а потом забыл. Пусть Уолдеры боятся, а в Старках течет волчья кровь. Так сказала ему старая Нэн, добавив: «Только в одних она сильнее, чем в других».
Долгий, печальный вой Лета был полон горя и тоски, Лохматый Песик был более свирепым. Их голоса разносились эхом по дворам и залам, пока весь замок не начинал гудеть, и тогда казалось, что в Винтерфелле целая стая волков, а не двое… Двое, а раньше было шестеро. «Может, они тоже скучают по своим братьям и сестрам? — думал Бран. — Может, это они зовут Серого Ветра и Призрака, Нимерию и Леди? Хотят, чтобы они вернулись домой и стая собралась снова?»