Вадим не отводил взгляда от ножа. Что-то в его облике показалось ему смутно знакомым, он только не мог понять что.
– Здоровый какой, – задумчиво произнёс он.
– А, ты про него, – загыгыкал-забулькал Перец. – Нож – говно, его из сабли сделали.
– Не из сабли, а из шашки. Казачьей, образца 1881 года, такими революцию в девятьсот пятом году разгоняли, – произнёс неслышно подошедший Соловей. – А так всё правильно, говно железяка.
– Её я на подворье у отца нашёл. В Охотске то есть, – пояснил капитан Василич, повернувшись из рубки. – Не знаю, откель она там оказалась, – может, залежалась с двадцатых годов, со времён генерала Пепеляева. Старики ею по пьянке всё норовили что-нибудь разрубить, вот она пополам и разлетелась. А батя переточил её под такой тесак – щепу строгать. Когда батя-то умер, я в хламе эту ножару нашёл и сюда приволок. За тем же самым. Больше она ни для чего не годится. А то, что Перец ею рыбу порол, лишний раз доказывает, что он мудак конченый и пьяница.
Перец смущённо загыгыкал.
– Конечно, – поблёскивая чёрными татарскими глазами, заговорил Соловей, – железо на ней дрянь, заточка никакая, рукоять – ни в п…у, ни в Красную армию. Как всё, что для человекоубивства придумано, в народном хозяйстве применение находит с трудом.
– Ну да, – хрюкнул матрос Степан. – А чего ж тогда чукчи на северном побережье так прутся от штыков к СКС? Меняют штык на пару больших бивней!
– Не знаю, зачем они это делают, – буркнул Соловей. – Может, от любви к искусству. Охрененно неудобный инструмент. С уклоном в кинжалыцину.
– А я знаю, – сказал всеведущий Василич. – Они укорачивают их вдвое и затачивают по-другому.
– Как твой батя этот палаш? – Соловей пододвинул лежащий на палубе тесак сапогом.
– Не. Там сталь, и закалка нормальная. А в этом палаше, как ты его называешь, ни того ни другого. Плюс места для заточки не хватает – из-за этих долов. А вообще аборигены из новомодных ножиков очень уважали большие медицинские скальпели.
– Это что ж это такое за скальпели-то? – изумился Перец.
– Да одно название, что скальпель-то, – хмыкнул Василич. – Здоровенный такой ножара, чуть не в локоть длиной.
– Ну в локоть длиной – это ты загнул, положим. Но сантиметров восемнадцать – это точно. И никелированный, что правда, то правда. «Индейцы» их любили за то, что блестели, заточку хорошо держали и узкие – по форме северных лезвий. Я ж ещё старые ножики у них застал – самая основная работа у них была не мясо резать или, скажем, рыбу разделывать, а дырки в дереве сверлить и строгать что-нибудь. Настоящий абориген – хоть тебе кочевой, хоть оседлый – постоянно что-то из дерева мастерит и в этом чём-то дырки крутит. Чтобы верёвками это связывать или ремнями. Стойки, скажем, для яранги или каркас для нарты. Для того у них и заточка односторонняя специальная разработалась: так отверстия вырезать удобнее, стружка в одну сторону вылетает. Сейчас-то, правда, они ничего не сверлят и не строгают – живут в палатках, ездят на снегоходах. Поэтому и ножиков у них этих специальных северных уже и не осталось. Ходят с кухонным магазинным ножом в ножнах – им хватает.