Горько ухмыльнулся про себя: «А уж со мной-то как повезло беднягам — подумать страшно. Как ни крути, а свинью я им подложу изрядную».
Но благоразумно промолчал.
В банке перевел на хозяйский счет аванс за два месяца, получил от прекрасной посредницы свой экземпляр договора и связку ключей, забрал вещи из гостиницы, назвал таксисту свой новый адрес: «Улица Палангос», приехал, поднялся на последний этаж, заперся, перевел дух — все, дело сделано. Чур я в домике.
«В домике» — это означает, что можно отключить телефон, запереться на все три замка, задвинуть щеколду и никому никогда не открывать, даже проверяющим из газовой конторы и улыбчивым распространителям рекламы. Всех к черту.
Это означает, что можно остаться в полном одиночестве.
Один на один с собой.
Затем и уехал, никому не сказавшись. То есть, конечно, предупредил тех немногих условно близких, которые могли бы забить тревогу, но даже им ничего толком не объяснил. Выслушал десяток почти одинаковых восклицаний: «Это безумие!» — и великое множество разумных аргументов против. Всех выслушал, со всеми вежливо согласился, а потом собрал чемодан и уехал. В город, где никогда прежде не бывал и не мечтал побывать, о котором и знал-то сугубо теоретически — есть такой населенный пункт, столица страны Литвы, сравнительно недалеко, виза не нужна — это все. Ну и слависту там, как выяснилось, раздолье, почти все местное население говорит по-русски и по-польски, объясняйся — не хочу, было бы желание. Но это случайное совпадение, на выбор нового места жительства оно не повлияло.
Никакого выбора, собственно, и не делал. Просто ткнул пальцем в карту Европы — безответственно, наугад. Попал не то чтобы прямо в Вильнюс, но он оказался ближайшим к месту соприкосновения ногтя с бумагой большим городом. Селиться в деревне в любом случае не хотел, значит, и думать нечего, Вильнюс так Вильнюс. Да какая разница.
План был такой: никого не видеть, ничего не слышать, ни с кем ни о чем не говорить. Даже не переписываться. Из дома выходить только в случаях крайней необходимости. Остаться наедине с собой и посмотреть, что будет. Скорее всего, ничего особенного. Но попробовать-то можно. Вернее, нельзя не попробовать. Потому что время внезапно перешло в наступление, и победа его стала теперь вопросом — вот именно, всего лишь времени. Будь оно проклято. Будь оно благословенно — все, оставшееся мне.
За последний год прочитал добрую сотню книжек о смерти — страшных и утешительных, умных и глупых, мистических, философских и научно-популярных. В подавляющем большинстве случаев авторы отчаянно противоречили друг другу, не оставляя дотошному читателю ни малейшей возможности выбрать что-нибудь наиболее приемлемое и на этом успокоиться. Твердо уяснил только одно: умирая, человек остается наедине с собой. И решил выяснить — с кем именно предстоит остаться наедине? И хорошо бы, если получится, заранее привыкнуть к его — своему — обществу. Откладывать в любом случае больше некуда; если по уму, начать следовало гораздо раньше. Ну да чего уж теперь локти кусать.