Когда же они приходили вдвоем с Юлингом да еще приносили при этом бутылку изумительного коньяка (где только доставали), это всегда означало, что можно устраиваться поудобнее для интересной беседы. Беседа между ними просто не могла быть неинтересной. В основном, правда, говорил один Антон, а немцы только спрашивали и вставляли реплики. Наверное, жизнь в атмосфере слежки и доносительства навсегда приучила их к сдержанности.
Тема каждого нового разговора всегда была не предсказуемой заранее. Те дни, когда Антон выложил основные факты последнего периода войны, уже прошли, и их беседы теперь больше сводились к обсуждениям и размышлениям.
Однажды Антон заговорил о роли личности.
– Роль личности в историй может иногда резко меняться, – начал он, – личность та же, а роль ее совершенно иная. Возьмем вашего фюрера. В 1941 году Сталин и большинство в СССР мечтали о его внезапной смерти. Как у нас говорят, они хотели бы видеть его в гробу в белых тапочках. Однако в сорок четвертом году всё резко изменилось. Мне кажется, что после высадки союзников в Нормандии Сталин молил бога о том, чтобы Гитлеру хватило здоровья дожить до полного разгрома. Я, конечно, утрирую, но думаю, что он бы Гитлеру и лучших своих докторов не пожалел, и в Крыму бы подлечил, только бы тот не умер раньше времени. Ведь только он, ваш фюрер, был на этом свете гарантом продолжения войны Германии против нас и Запада. А в сорок четвертом нам нужна была только война до полной победы. Посудите сами. Удайся этот заговор 20 июля, и на следующий же день если не Роммель, который в тот момент был ранен, то десяток других ваших генералов кинулись бы заключать перемирие с англо-американцами. Они пообещали бы, естественно, вернуть всё начиная с Польши и Норвегии и кончая Итальянской Социалистической Республикой вместе с Муссолини. Запад, конечно, тут же пошел бы на договор. Гитлер мертв, правительство в рейхе сменилось, вот-вот и нацистский режим полностью падет. У Запада в моральном плане развязаны руки. Но заговорщики хотели не только мира на одном из двух фронтов. Они хотели объединения с Западом для дальнейшей совместной борьбы против большевиков. И это вполне могло быть крахом, если не для Сталина, то для его видов на послевоенную Восточную Европу. Каково быть в двух шагах от победы и лишиться ее только потому, что мертв главный враг? Даже если бы военного объединения против России сразу и не произошло, – всё же народам и армиям бывших союзников для такой переориентации потребовалось бы время, – то нам, я имею в виду советские войска, всё равно пришлось бы остановиться. Застрять где-нибудь у границ Польши, скрывая под довольной миной на лице горечь поражения. Вы и ваши союзники таким образом ускользали от неминуемой расплаты. – Антон перевел дух. – Уверяю вас, если бы Сталин знал о готовящемся заговоре против Гитлера, он бы сообщил о нем вашему абверу, СД, гестапо и даже дорожной полиции. Английская бомба, которую однорукий Штауффенберг подсовывал под Гитлера в «Волчьем логове», одновременно подкладывалась и под нашего Иосифа Виссарионовича в Кремле. Вот вам и роль личности. Летом сорок четвертого у нас, точнее, у Сталина не было вернее союзника, чем Адольф Гитлер. – Видя, что его речь вызывает интерес, он продолжал: – Но, к великому счастью для нашего вождя, какой-то генерал, запнувшись за портфель с бомбой, переставил его за другую сторону перегородки под дубовым столом. И фюреру лишь заложило уши. А бомба в итоге убила пять тысяч ваших офицеров, среди которых было немало генералов. Да еще три фельдмаршала. И если старик Вицлебен не в счет, то Клюге и особенно Роммель еще могли быть полезны вермахту. Добавьте к этому практически полную ликвидацию абвера вместе с Канарисом. Приплюсуйте состояние тысяч других офицеров в атмосфере страха и нервозности. По своему воздействию эта бомба в портфеле была самой мощной за всю войну.