– А если я все же дам вам одно из таких доказательств, – сказал Антон, вдруг напрягшись, как игрок, собравшийся пустить в ход свой единственный козырь, – которое просто нельзя будет объяснить иначе, как поверить в мою историю?
– Что ж, дайте, – усмехнулся эсэсовец, – а потом мы будем делать выводы. Но не советую морочить мне голову. – Он наклонился к Антону, пристально глядя ему в глаза. – Не думайте, что я буду возиться с вами бесконечно. Итак, я слушаю.
– Хорошо, я постараюсь. – Антон собрался с мыслями и стал молить бога о том, чтобы в его расчетах не было ошибки. – Но сначала скажите мне, что вам известно о фельдмаршале Роммеле? – спросил он извиняющимся голосом и, увидев удивленный взгляд эсэсовца, поспешно добавил: – Я хотел сказать, что вам известно о его нынешнем состоянии? Он жив?
– Насколько я знаю – да. Во всяком случае о его смерти ничего не сообщалось, – снисходительно, как бы приняв условия игры, ответил Ротманн.
– Это очень хорошо! – У Антона отлегло от сердца. Теперь даже если он ошибся с точной датой, то уж месяц-то он помнил наверняка. А это значило, что несчастному фельдмаршалу в любом случае оставалось недолго. – И второй вопрос: сегодня тринадцатое октября 1944 года?
Когда штурмбаннфюрер кивнул, Антон медленно выложил свой козырь на стол.
– Так вот завтра, то есть четырнадцатого октября, генерал-фельдмаршал Эрвин Роммель умрет от кровоизлияния в мозг. Во всяком случае так сообщат по вашему радио и в газетах.
Возникла пауза, в течение которой оба смотрели друг на друга. Ротманн, ожидавший чего угодно, только не такой ошеломляющей конкретики, был немного ошарашен. «Нет, он точно сумасшедший», – подумал штурмбаннфюрер. Однако Антон поспешил прервать паузу и быстро заговорил:
– Вы можете сейчас же навести справки о состоянии здоровья фельдмаршала и убедиться, что ему ничто не угрожает. Если я ничего не напутал с датами, то Роммель сейчас находится в своем доме под Ульмом в кругу семьи. После серьезного ранения, полученного им за несколько дней до покушения на фюрера, он вполне оправился и даже готов приступить к своим служебным обязанностям.
– А при чем здесь покушение на фюрера? – резко спросил Ротманн.
– Я просто не знаю точной даты ранения Роммеля, а день 20 июля вошел в историю. Роммель же был ранен во Франции за несколько дней до взрыва в Растенбурге. Я запомнил этот факт.
Антон, как и задумал накануне, не собирался сразу раскрывать, что знал о причастности Роммеля к заговору. Во взгляде Ротманна, в котором ранее присутствовала усталость, раздражение, недоверие и ирония, вдруг появилось нечто новое – нескрываемое удивление и интерес. Было ли это удивление смелостью и изворотливостью арестованного, степенью его сумасшествия или самим смыслом того, что он только что сказал?