– Вот я о том же. Так что подумайте. Немецкие овчарки – настоящие собаки, не пожалеете. Дрессировать, конечно, придется, зато потом не нарадуетесь. С дрессировкой помогу.
– А без дрессировки никак?
– Никак, – твердо говорит Бурш. Думает минутку и продолжает: – Собака – хороший зверь. Но все же зверь. Это надо учитывать. Человека же тоже надо дрессировать. И то не факт, что после этого он человеком станет, а не продолжит быть хищной обезьяной.
Не успеваю ему ответить, как прибывает обещанный транспорт с ранеными и больными. Лежачих, к счастью, ни одного, все худо-бедно, но ковыляют самостоятельно.
Первый же раненый хорошо знаком – это толстяк-повар, так удививший меня рассуждениями об Англии в самый гнусный момент первой ночи после взятия завода. У него наспех замотаны кисти рук, куртка накинута на плечи. Ошпарился, оказывается, супом. Замечательно, что супы на заводе постные. Значит, ожог кипятком, без жира, а это гораздо лучше и в лечении, и в прогнозе.
Эх, порадовался бы Николаич, хотел ведь, чтоб толстяка сюда перетянули, виды какие-то имел. Поди-ка узнай, что за комбинацию задумывал. Эх…
Не успеваю перемолвиться с толстяком парой слов, как мое внимание отвлекает сценка рядом – проходящая мимо нас молодая мамаша тянет за руку симпатичного дитенка лет трех. Дитенок, чем-то заинтересовавшись, таращится на нас, начинает задерживаться. Мама дергает его резко за ручку, детеныш пускается в рев. Мамаша волочет его дальше, ругая на все корки, как у нас принято – и дураком, и недотепой, и всяко разно. Мамашки обычно не стесняются.
Я срываюсь. Не, обычно-то я смирный, но тут что-то все вместе накатило, и я напускаюсь на мамашку едва ли не гуще, чем она на своего детеныша. Успеваю проинформировать ее, что она дура еловая и таким рывком вполне выдерет у дитенка руку из плечевого сустава (что бывает очень часто), что дитенка ругать нельзя и так далее…
Лаемся минуты две, потом безобразную сцену пресекает Бурш, вмешиваясь с грацией бронетранспортера и разводя враждующие стороны. Мамаша утаскивает ревущего вовсю дитенка, обещая мне всякие кары – и обязательно пожаловаться на меня всем подряд и моему начальству особенно…
От этого я как-то сдуваюсь. Лежит мое начальство на каталке…
Бурш вздыхает, выдает совсем неожиданное:
– Святого пастыря, сущностями безмысленными бурчаща, смело сливной трубе уподоблю. Идемте лучше работать.
Работы оказывается не так чтоб много. Кисти толстый повар и впрямь нехило ошпарил, пришлось повозиться. Теперь мы сидим втроем в комнатушке, которую Бурш приспособил для своих изуверских иголочно-терапевтических упражнений. Спит он тоже тут. Ну неплохо вообще-то устроился, и до работы совсем близко и безопасно сравнительно. Да и отдельная комната, как ни крути. Даже уютно, насколько может быть уютно в жилом кабинете.