Не Сибирь ли легла меж ними?
Сибирь — с ее людским горем и сталинским режимом, невольным утвердителем которого и невольником которого был Фадеев. Осознав это, он и покончил с собой. Больше нечем было жить — не было прошлого, не было будущего.
Впереди — густой туман клубится,
и пустая клетка позади…
[210]Его гибель, наши разговоры с Твардовским и Иваном Макарьевым[211], — а он только что из Сибири, из Норильска, — помню, как он приводил ко мне секретаря партийной организации (партийная организация среди заключенных, воздвигнувших Норильск).
И вот и Макарьев покончил с собой, вскрыл себе вены. Не выдержал — «в миру» оказалось еще труднее, чем в Сибири, да и 19 лет Сибири дали о себе знать. Она потребовала к ответу как заимодавец, потребовала свое… Даже не долг, а именно нечто свое, временно данное человеку, дарованное на время.
Свое — тайное — повладел, побаловался? Хватит! Ложи взад.
И вот отняла это. У Фадеева, у Макарьева — и неужели отнимет у Саши Твардовского?
И вот одна осталась я
Считать пустые дни…
О, вольные мои друзья,
О, лебеди мои!
Надо широко писать о Сибири (уже символ) — в плане народной и моей судьбы.
А я смотрю тебе в глаза без страха.
Я у тебя ничего не брала, не занимала…
О, судьба моя, Сибирь кандальная,
Огненная, светлая Сибирь…
Сибирь — родина.
Сибирь — Россия.
«Да, скифы мы…»[212]
Так взглянула в глаза Сибири.
Не забыть: в Туве есть (строится?) электростанция, возле которой камень с надписью: «Центр Азии».
Путевые записки. Сибирь, весна 1959 года
* * *
Когда человек все утратил, у него остается одно: реванш иронии и мечты.
Имя твое я сделал из хлеба
такого же черного,
как мой день… —
так писал писатель Николай Баршев[213] Вале, своей жене и моей подруге детства, когда сидел в тюрьме в 1937 году. Он действительно сделал ее имя, имя дочки и матери из хлеба и украдкой передал их на волю — Вале.
Валя хранит их до сих пор, нашив на бумагу. Из хлеба же, на «воле», сделала она его имя и пришила на ту же бумажку.
Ее биография, начиная с Невской заставы: «Смена». Юность. Борис Лихарев[214] и Борис Корнилов. «Я жила в состоянии предвосхищения жизни, активного доверия к ней». Второй ее муж — Баршев, бывший муж Людмилы Толстой. Людмила была секретарем Алексея Толстого и потом вышла за него замуж.
Она дала мне машину отвезти умирающую Ирочку в Ленинград из Детского Села.
Потом за смертью Ирины — 37-й год.
Эпилепсия Коли.
Арест Корнилова, арест Баршева. Мое исключение из партии, изгнание из рядов демонстрации в честь 20-летия Октября. Юбилей Пушкина в 37-м году.
Защита Колиной диссертации.