кандальною сталью пера,
высокий и злой эпилептик,
за скудной свечой до утра
опять вспоминая дороги,
и клейма, и каторжный дым…
А стены седые острога
до неба, до смерти над ним.
Он бьется о грузные пали,
он беса и Бога зовет,
пока конвульсивной печалью
его на полу не сведет.
…И я отдираю ресницы
с его воспаленных страниц.
Ты знаешь, мне каторга снится
сквозь эти прозрачные дни.
Откуда мне дума такая?..
Уйди же, души не тяни!
Но каторга снится седая
сквозь эти просторные дни…
Я ж песен ее не завою,
ни муж мой, ни сын мой, ни брат.
Я с вольной моею землею
бреду и пою наугад…
Ты скажешь — обида забыта,
и сказки, и мертвые сны,
но жирных камней Моабита
всё те же слышны кандалы.
А каторга за рубежами
грозится бывалой лихвой?..
Но верь мне, ее каторжане
уже запевают со мной.