Не выплакалась я, не накричалась,
о камни я не билась головой:
о девочка, я думала сначала,
что ты вернешься прежней и живой…
Нет, не безумием и не рассудком,
я верила страшнее и теплей —
всем, что во мне заложено, — с минуты
возникновенья жизни на земле…
И как взгляну теперь я на весенний
веселый сад детей и матерей?
Чем станет мир моложе и нетленней,
тем скорбь завистливее и старей.
Как примирю теперь я мой нескладный,
и утлый мой, и вдохновенный быт
с твоею ручкой, легкой и прохладной,
что, как снежок, в руке моей лежит?
Неудержимая, не согреваясь, тает…
Ни сердцем, ни дыханьем, ни слезой
мне не согреть ее, мне не заставить,
чтоб шевельнулась прежней и живой…
И мне теперь без слез, без утоленья
тот холодок руки твоей хранить…
Но — только б ничего не позабыть,
но только бы не пожелать забвенья!
О душа моя, проси забвенья:
ты сама не справишься с тоской.
Умоляй с надеждой и терпеньем
вешний ветер, теплый и сырой,
умоляй мерцающую землю,
клейкие, в сережках, тополя
и траву, которой еле-еле
городская убрана земля.
Умоляй без гордости, без воли
всю прекрасную земную твердь —
пусть она забыть тебе позволит
существа возлюбленного смерть.
И чего б ни стоило смиренье,
как ни отомстило бы потом —
о душа моя, проси забвенья
так, как я прошу тебя о том.
1937