Федотов зашел к своим в машинное отделение и пробыл там до самой команды капитана. Послушал, как заработала машина на "самом малом вперед" и до "полного вперед", и вернулся в свою каюту, куда отнес прежде чемоданчик.
Знакомое подрагивание корпуса, воздух нагревшейся за день каюты, куда теперь лился сквозь решетчатые жалюзи свежий трепещущий ветерок, - все ему говорило: "Мы на месте, жизнь продолжается, пароход держит свой курс".
На фотографию Сони он избегал глядеть подолгу, слишком уж хорошо он ее изучил. Но мельком он взглянул. Она была такая же, смеялась и радовалась той минуте, от которой остался этот бумажный отпечаток. Ну что ж, ведь, кажется, ей правда было хорошо тогда. И этого тоже никто не увезет у него с квартиры в другой дом с черепичной крышей...
Когда пароход, обогнув крутую излучину, вышел на прямую, Федотов надвинул на лоб фуражку и неторопливо поднялся на пустынную верхнюю палубу, где стояла стеклянная рубка управления и куда пассажиров не пускали.
Далеко впереди уже показалась редкая сосновая роща и ярко желтел, наполовину освещенный косым вечерним солнцем, песчаный обрыв.
Вахтенный рулевой обернулся к Федотову. Не дожидаясь его знака, деловито кивнул и потянулся к рукоятке. Зашипел пар, послышался сиплый звук не набравшего силу гудка, и затем густой, певучий волжский гудок взлетел над палубой, и его отголосок донесся немного спустя откуда-то издалека.
Скоро стал отчетливо виден весь пустой пригорок с березой. Он поравнялся с пароходом и начал уплывать назад. Рулевой потянулся было к рукоятке, но Федотов отрицательно покачал головой. Вахтенный распахнул стеклянную дверь. Вид у него был встревоженный, удивленный, так что Федотов даже улыбнулся и объяснил, что все в порядке, просто никого нет дома. Так оно, собственно, и должно было быть!
- Ах, вот оно что! - недовольно сказал вахтенный, но видно было, что ему что-то не нравится, и он раза два оглянулся еще на уходящий пригорок, посмотреть, но появится ли там кто-нибудь на обычном месте.
Надо было начинать новый поворот. В сумерках зажглись сигнальные огни, потом широкие окна ресторана и квадраты пассажирских кают.
В тот же час и в номерах городской гостиницы зажигали люстры.
На круглом столе, среди неубранных блюд и тарелок, перепачканных в соусе, остывал мельхиоровый кофейник около вазы с недоеденными пирожными. Обед давно кончился, но все оставались на своих местах, вокруг стола, как сидели за обедом.
Гонзик всхлипывал, глубоко провалившись в мягкое кресло. Он громко пискнул, сдерживая рев, и его багровое, зареванное лицо вынырнуло между кофейником и вазой. Он плаксиво крикнул, обращаясь к брату: