Город мира, построенный Эхнатоном, был систематически разрушен. Каждый из его памятников был разобран камень за камнем, а фрагменты затем использовались при строительстве других зданий в Фивах и по стране. Животные, которых царь обожал, были оставлены медленно умирать от голода в своих загонах и питомниках, посреди пустыни, где их кости и были найдены современными землекопами. Прекрасные сады были брошены увядать. В скором времени накатывающиеся волны дрейфующих песков полностью покрыли все пространство святого Города. Больше ничего нельзя было увидеть, и люди стали забывать само место, где когда-то стоял Город.
Все следы работы Эхнатона были уничтожены. До нас дошел гимн, составленный священниками Амона во взрыве свирепой радости, гимн своему богу, гимн ненависти:
Ты найдешь того, кто преступает против тебя;
Горе тому, кто нападет на тебя!
Твой город выстоит,
Но тот, кто атакует тебя, падет. .
. .
Солнце того, кто знает тебя, не закатится, о Амон
Но для того, кто знает тебя, оно светит.
Обитель того, кто нападет на тебя — темнота,
А остальным на земле — свет. .
Тот, кто у кого ты в сердце, о Амон,
Да будет солнце.
Всюду по Египту и оставшимся от Империи землям объявили проклятие, сама память о Фараоне проклиналась. Были введены штрафы для любого, кто произнесет его имя. В официальных документах, всякий раз, когда упоминания об Эхнатоне избежать было нельзя, он назывался отступником, еретиком или преступником. Хоремхеб, фараон наследовавший от Тутанхамона, датировал свое правление от окончания правления Аменхотепа Третьего, Отца Эхнатона, чтобы в истории не осталось ни единого следа фараона-рационалиста и даже его зятьев.
И мир полностью его забыл.
Одна лишь Нефертити продолжала лелеять память о нем, как будто он до сих пор был жив. «Он живет, — любила говорить она, — «он никогда не умрет».
Нефертити жила строгой жизнью, вдалеке от дел, ожидая встречи со своим супругом после смерти.
Она старела, наблюдая, как один фараон сменяет другого. Она слышала, как люди говорят о новых военных экспедициях против Сирии и о восстановлении Империи, которой её муж пожертвовал ради своих высоких принципов. Но победы Египта не производили на неё особого впечатления. Она с горечью вспоминала, как жрецы — подлинные правители страны — преследовали того, кого она любила, и в жизни и после смерти. И еще большую боль ей причиняли мысли о тех придворных, кто когда-то называли себя учениками Эхнатона, но поспешили отказаться и от него и от его учения, как только враги пришли к власти. «Египет преследует лучшего из царей, — говорила она в своем горе, — Империя никогда вновь не станет великой, пока не раскается в своем преступлении и не почтит его».