Мироздание хлопает тебя по плечу — ты оглядываешься: никого. Да здесь оно, просто самого главного глазами не увидишь, еще Лис сказал, ты же помнишь.
Конечно, можно не верить в знаки, ни во что не верить. Если так удобнее…
Марина забралась на широкий каменный парапет. Башня теплым таким светом залита.
— Смотри, прожектор… на самой верхушке…
Белый луч бежит по темному небу. Корто провожает его взглядом:
— При хорошей погоде на восемьдесят километров бьет.
— А зачем?
— Надо ж переводить деньги налогоплательщиков.
Луч катится по небу назад. Красиво.
Молчание. Корто стоит совсем близко.
— А почему — Клелия?
Спросил наконец. Интерес проявил.
— Это героиня фильма «Верность», ее Софи Марсо играет… не смотрел?
— Нет. Ну и название… — Облокотился на парапет. — О чем там речь? Не иначе как о верности.
— Да.
— Ох уж эти сказки, ох уж эти сказочники…
Смешной, строит из себя разочарованного. Повернулась к нему, смотрели глаза в глаза. У него в очках две маленькие Эйфелевы башни отражались. Не отрывая взгляда, бросил насмешливо:
— Ну и кто там кому был верен?
На этот фильм ее отвел Витя, бывший муж. Шесть лет как разошлись, но раз в полгода он появлялся — на день рождения и на годовщину свадьбы. Цветы приносил. Мама называла это психбольницей (слово «дурдом» ей не нравится). И еще она говорила, что Вите «пора уняться». Витя уняться не мог по той простой причине, что был творческой личностью, художником, хоть и с маленькой буквы («Еще один на нашу голову!» — это мама). И ему, опять же по маминому выражению, требовалось «выпендриваться». Он и на развод с цветами явился. Психбольница!
На самом деле у Вити с головой было все в порядке, просто мама не знала. Так вышло, что после четырех лет брака с Мариной он увлекся художницей-абстракционисткой (пятна). Милена покорила слабохарактерного Виктора своей «экспрессией». Процесс живописания проходил впечатляюще: сперва Милена медитировала перед холстом, а следом набрасывалась на него, как голодный кот на сосиску, и начинала тыкать кистями.
Пока Милена тыкала, а Витя развешивал слюни, Марина томилась по одному поганцу, отчаянно мучаясь — признаться… не признаться: сперва поганцу, в то время герою, а затем и Вите. И покончить с законным сексом.
Витя повинился первым, Марина вздохнула свободно и ужасно обиделась. Все-таки неприятно. Про героя-поганца не проговорилась, но не потому что просчитала цветочную выгоду на будущие годы, а просто не сказала, и всё. Да и говорить-то было нечего. После Витиного бегства она провела с героем ночь любви и поняла, что иногда лучше фантазировать. Потому что фантазией ее бог не обделил.