Полковник следом за ней подошел и, придержав рукой рогожу, проговорил в темноту кузни:
- Шура, ты бы взяла мою шинель, тебе холодно?
В темноте пошептались, и чей-то голос ответил:
- Нет, она не хочет, ей не холодно... Мы ее накрыли.
- Как же не холодно, вся дрожала!..
- Не надо. Она не от этого, - ответил голос Елизаветы Макаровны.
Стоя тут, у дверей темной кузни, полковник думал почему-то больше всего не об изменившемся лице, не о глазах Шуры, а об этой ужасной обвисшей и прожженной грязной майке, которую он на ней заметил прежде всего. Он знал, что Шура не возьмет ни за что шинели. Тогда он быстро зашел за угол кузни, торопливо сбросил шинель и мундир, стащил через голову мягкую, еще прогретую теплом его тела шерстяную фуфайку, быстро надел все обратно и стал застегиваться, держа фуфайку под мышкой.
- Вы не ходите туда, - сказала Елизавета, разглядывая его в темноте, там наша больная лежит. Совсем плоха. Она и до города не дотянет. Двоих-то мы в дороге уж оставили. Так это третья будет. Не ходите лучше туда.
- Тогда передайте фуфайку. Вот у меня фуфайка.
- Фуфаечку? Давайте сюда, мы ей наденем. Ух, тепленькая какая!
Из темноты послышался смешок и возня в том месте, где была Шура. Улыбаясь, вышла Елизавета:
- Сейчас вам приведем невесту. Одеваем.
Дождь, все время стрекотавший вокруг, затих, и торопливо шлепавшие с крыши дождевые капли падали теперь со все большими интервалами. На улице посветлело от луны, пробившейся сквозь облака мутным пятном.
Шура вместе с белобровой девушкой Улей вышли из кузни. У Шуры были расчесаны волосы и на плечи накинут чей-то чужой платок. Она застенчиво остановилась в дверях, выжидательно глядя на него своими неспокойными глазами, покусывая губу и улыбаясь. Он пошел к ней навстречу, и она заговорила про давешнее, улыбаясь все сильней, с укоризной:
- Меня не узнал... не узнал меня, нет...
Пока полковник разговаривал с девушками, стаскивал с себя фуфайку, он все еще не мог как следует понять, что случилось, он как будто отталкивал, отдалял момент, когда все вдруг прояснится. И только теперь волнение охватило его с такой силой, что трудно стало дышать, и он поверил, что перед ним стоит Шура. У него снова есть жена. Она стоит, сжав чужую шаль около горла, чтобы ему не бросались в глаза ее лохмотья; она стоит такая же маленькая и беспомощная, какой он привык ее считать, но она прошла через неведомые ему мучения.
- Живой, - сказала Шура полушепотом, как будто про себя. - Все-таки это случилось... как во сне.
- Что случилось? - невольно тоже переходя на полушепот, спросил полковник.