Деньги стремительно подходили к концу; вдовьего пособия, что Император милостью своёй пожаловал офицерской семье, постоянно не хватало. Госпоже Корсач пришлось распустить прислугу, оставив при доме лишь горничную, чтоб самой не мараться грязной работой, и дворового, которого по старости больше никто бы уже не нанял. Все отцовские вещи были распроданы или заложены, даже большой серебряный щит с головой неведомого чудовища пришлось за долги отдать градоправителю. При этом стол всегда был полон, а платья новы. Что бы ни говорила о умеренности Карина, матушка не прислушивалась к её словам, веря, что благородная девица обязана жить в достатке. Весь Постав если не знал, то точно догадывался о тяжёлом положении семьи покойного командующего. Как, в прочем, знал, и что Лактасса была из породы тех женщин, которые могут вытрясти душу из любого ростовщика, а посему и не особо стремился помогать семейству.
Постепенно забылись старые военные друзья отца, что часто приезжали погостить с семьями, его добросердечные сослуживцы, забегавшие после вахты поделиться новостями, и простые, но весёлые родственники. Дом с дубами на фасаде, что стоял возле самой дороги, всё серел и пустел, грустя без хозяина и его весёлых затей. Сама же Каринка яростно тосковала по отцу не долго, время превратило тоску в постоянную грусть и серую тяжёлую пелену на её плечах. Девочка почти перестала улыбаться, и высокий забор окончательно отрезал её от Постава, Долины и детских мечтаний.
Как-то в свободный от хореографии вечер Карине удалось улизнуть из дому и спрятаться в покосившейся беседке, чтоб в одиночестве отдохнуть от нотаций и брюзжания матушки. Построенная ещё прежними хозяевами беседка плотно вжалась в угол двора и укрылась частыми кустами смородины, отчего на её боках местами можно было различить первоначальную красную краску. Каринка любила сидеть здесь и воображать, как же красиво смотрелся бы их дом несколько веков назад, когда пустыня ещё не обжигала склоны гор жадным дыханием. Сейчас девочка настолько устала от декламаций древней саги, что не могла думать даже о таких вещах. Она просто сидела, стараясь надышаться свежим прохладным воздухом на день вперёд, и даже не заметила, как задремала. Гроллинский рог заставил её испуганно подпрыгнуть на лавке. Он заглушал лошадиное ржание и испуганные крики выбегавших из дворов людей. Каринка влезла на лавочку и осторожно заглянула за забор, ей приходилось становиться на цыпочки, чтоб только краем глаза уловить происходящее на улице.
Сотни переливающихся щитов отражали закат, слепили и приковывали взгляды. Длинные плащи с чёрными каёмками войны колыхались в безукоризненных рядах вышколенных бойцов. Тяжёлые сапоги с металлическими набойками звонко чеканили шаг. Лица их были суровы и серы, не было шуток и песен городских гроллинов. Впереди на большом рыжем коне ехал молодой командир. Он очень напомнил Карине отца: на мужчине были форменный мундир, золотые нашивки и наплечный клинок офицера. Похожие когда-то хранились в отцовском кабинете, и, глядя на них, девочка со щемящим чувством тоски подумала, что, если бы не вурлок, на этом коне ехал бы её отец. Мужчина важно и неспешно двигался в центральный район, поравнявшись с их домом, он задорно подмигнул девочке и снова с каменным лицом уставился вперёд. Толпа почтительно расступалась перед Империторской армией, заламывала руки, взволнованно причитала, но боялась что-либо спрашивать у суровых гроллинов.