Мы переглядываемся с Кеннетом.
— Теперь мне, как ни странно, легче. — Мама поднимает влажные от слез глаза и пытается улыбнуться. — Тает ледяной комок, вот здесь. — Она опускает руку немного вниз и влево, на сердце.
Кеннет понимающе кивает и поднимает картины, не спеша повернуть их. Я замираю от напряжения, боясь представить, что последует дальше.
— Это… вам, — говорит Кеннет, похлопывая рукой по оборотной стороне картины. — Если захотите, я пришлю и все остальные. Они — ваши.
Глаза мамы делаются огромными. Она опять хмурится, о чем-то задумывается, потом ее лицо вдруг светлеет и, хоть с ресниц на щеку падает слезинка, губы трогает улыбка.
— Спасибо. — Она кивает.
Только теперь Кеннет берет по картине в каждую руку и медленно поворачивает их изображением к нам. На маму будто опускается невидимый покров времени, давно оставшегося в прошлом. Она стоит на том же месте, как всегда царственно статная, но мне кажется, что мы с Кеннетом где-то далеко, там, откуда до нее не достучаться.
Медленно, будто во сне, мама протягивает руки и берет ту картину, с которой влюбленно и с каплей смятения на нее смотрит юная Эмили, проходит к большому окну и на некоторое время будто каменеет — настолько становится неподвижной и тихой.
Кеннет бесшумно становится рядом со мной и берет меня за руку, отчего мне вдруг делается уютно и легко, а в душе поселяется уверенность в том, что опасаться больше нечего. Кеннет в этом явно не сомневается, а я верю его чутью больше, чем своему.
Мама долго смотрит на портрет неподвижным задумчивым взглядом. Потом глубоко вздыхает, смахивает со щек слезы, которые беззвучно лились и лились все это время, и улыбается. В это мгновение я отчетливо вижу в ней ту влюбленную девочку, которую несколько десятков лет назад запечатлел на холсте Джейкоб Беккер.
— За эту картину ему предлагали большие деньги, — говорит мама. — Но он сказал: в ней я и ты, в ней наша любовь. А любовь не продают.
Мы с Кеннетом пожимаем руки друг друга, испытывая наверняка одинаковые чувства.
Мама снова вытирает щеки, проходит к стене и прикладывает к ней картину.
— Повесим ее сюда. Как смотрится?
— Отлично, — говорит Кеннет.
— Только, конечно… — мама опускает глаза, — если папа будет не против.
В эту самую минуту раскрывается дверь и в комнату возвращаются мой отец и брат. Папа становится напротив картины и мгновение-другое изучает ее. Его лицо спокойно, хоть по взгляду я и догадываюсь, что понимает он и видит гораздо больше, чем увидел бы чуть менее сообразительный и менее сердечный человек. Мы наблюдаем эту сцену молча.