— А кто же ее бросил? — допытывалась Галина Владимировна.
— Не знаю! — Валерка от волнения даже охрип.
— Садись, Теренин… Гайворонский, встань!
Юрка встал. Галошу он кинул так моментально, что до сих пор вроде и не верил, что это он именно кинул. Он будто и раньше вот так сидел, и теперь вот так же сидит, и не доставал он будто ничего, и не бросал будто ничего. Но галоша лежала на желобе доски и явно требовала объяснения своему появлению там. Как много бы Юрка отдал, чтобы эта противная галоша исчезла оттуда и очутилась у Валерки под ногами и лежала бы там себе спокойно. Но… ничего не поделаешь. Юрка тут же решил отпираться, отпираться, несмотря ни на что, отпираться нагло — будь что будет. Не расстреляют же. А сознаваться вот так, перед всем классом, да еще после такого долгого молчания — нет, это невозможно.
— Зачем ты бросил галошу? — спросила Галина Владимировна.
— Какую галошу?
— Галошу Теренина. Вот эту.
— Я не бросал галошу Теренина. Ведь это его галоша. Зачем же я буду бросать чужую галошу? — Решение не сознаваться придало голосу Юрки удивительную уверенность.
Галина Владимировна не знала, что и думать.
— Что же, по-твоему, галоши сами летают?
— Не знаю, — ответил Юрка.
Это вывело Галину Владимировну из себя. Она стукнула ладонью по столу и повысила тон:
— Постыдись, Гайворонский! Набедокурил, а сознаться боишься?! Наташа, это он бросил галошу?
Если бы девочка не растерялась, Галина Владимировна почувствовала бы себя, наверное, бессильной. Но девочка растерялась. Сказать «да» — значит впасть в немилость Юрки, сказать «нет» — значит обмануть учительницу. Она так и замерла между двумя этими намерениями, только склонила голову. Но этого было достаточно. Галина Владимировна да и все ребята поняли, что бросил галошу Гайворонский.
— Садись, Гайворонский! После уроков останешься.
…Они сидели друг против друга — учительница и ученик.
Она — за столом, он — на первой парте. Галина Владимировна, сложив на журнале руки, смотрела в окно. Юрка нашел на парте чернильное пятно и старался пальцем растереть его — он ждал, когда Галина Владимировна заговорит. Но она молчала, смотрела пристально в окно и молчала. Юрка несколько раз исподлобья взглядывал на нее.
Вдруг ему стало не по себе от этого молчания, и он, не переставая тереть чернильное пятно, сказал:
— Галина Владимировна, это я бросил галошу.
Учительница посмотрела на него:
— Спасибо за признание.
— Я на Валерку разозлился.
— Из-за чего?
— Из-за дела.
— Из-за какого?
Юрка не ответил.
Он вдруг понял, что причина недавней злости на товарища до того ерундовская, что говорить о ней не то что стыдно, а просто позорно. Можно было без спора сказать Валерке, мол, топай один к Паршивенькой Катьке, а я не хочу. Почему правильно соображать начинаешь гораздо позже, когда дело сделано?