В союзе с Аристотелем (Михасенко) - страница 7
Юрка, не уважавший людей тихих и вялых, не уважал и Катьку и порой называл ее не Поршенниковой, а Паршивенькой, но теперь, чувствуя свою вину и видя порванное платье, он совсем забыл об этом отношении к ней и растерянно смотрел на девочку.
— Коленку не царапнуло?
Катя приподняла платье. Коленка не пострадала.
— Тогда еще ничего. Подол можно зашить… А ты куда топаешь?
— На лесозавод.
— Не ходи. Там твою мать сцапали — хотела плахи украсть, — быстро заговорил Юрка. — Ее штрафовать будут. Не ходи.
— Она велела, — тихо сказала девочка, совершенно не обратив внимания на Юркино сообщение.
— Дура! — разозлился Юрка. — Тебе ведь стыдно будет.
Катя не поднимала глаз.
— Смотри, Валерка! Идти хочет, позориться…
— Ну, раз мать велела, — проговорил Валерка, — пусть идет. Необязательно во двор входить, можно около подождать.
— Ну, пусть идет. Ну, иди.
Девочка посмотрела на мальчишек и медленно пошла, сперва пятясь, потом повернувшись и глядя себе под ноги.
— Тюха, — сказал Юрка негромко. Он уже опять не уважал ее, он даже сплюнул. — Как вареная какая-то.
— Ей вот за платье влетит от матери, я уж чувствую. Мы порвали, а ей влетит.
— Ну и пусть влетит, не будет… тюхой… И эти еще понаставили заборов, елки, — проворчал Юрка по адресу Лукиных, подхватывая оглобельки.
Валерка подтолкнул сзади, и тележка покатилась.
До самого дома ребята молчали.
Во дворе Терениных бродили куры. Им чего-то не хватало в еде, каких-то веществ, и они выклевывали друг у друга перья, оголяя шеи и зады. Петуху досталось больше всех. Вместо пышного хвоста, этой петушиной красы и гордости, высилось одно грязное перо, да и за тем куры охотились и, кажется, уже не раз хватали его, поэтому оно торчало как-то вбок. Шея петуха была общипана до зоба. Красный гребень увенчивала красная большая бородавка. Может быть, это была не настоящая бородавка, а просто недооткушенный курами клочок гребешка, но она так своеобразно дополняла петушиную внешность, что делала его похожим бог знает на кого, только не на петуха. Скорее на лилипута-страуса, если существование такого вообразить на белом свете, а вернее всего — на чудище заморское.
И он дрался. Такая образина не могла не драться. Как и где он озлобился на людей, неизвестно, но, завидев постороннего, петух храбро кидался в бой. В первой же стычке Юрка прозвал его Мистером Бородавкиным. Прозвище неожиданно закрепилось, правда, без второй части — просто Мистер. После трех-четырех потасовок петух примирился с мальчишкой, пораженный, видимо, его упрямыми посещениями. Сейчас Мистер считал Юрку вполне своим.