Хлопотала у огня маленькая согбенная фигурка, что-то ворочая в пламени, то деревянным ухватом, то руками. И обжегшись, непременно чертыхаясь, голосом похожим на скрип, хваталась за мочку уха. И топала ножками по земляному полу, пританцовывая. Топ-топ-топ...
За ней наблюдали, блестящие в полутьме, глаза. В них, при всём желании, невозможно было отыскать хоть малую толику интереса к происходящему. Иногда они закрывались, и человек, несильно раскачиваясь, из стороны в сторону, начинал монотонно, но не громко, мычать.
- "Тьфу, окаянный!" – Плевалась тогда в его сторону, хлопочущая у очага фигурка. И чуть погодя, присев рядом, совсем другим тоном, родным и понимающим, пыталась успокоить – "Ну будя тебе, будя..."
Её почерневшие от грязи и времени руки, гладили гривастую голову и человек, на некоторое время, успокаивался.
Давно не ведавшие слёз глаза старушки, заблестели дрожащей влагой и впервые, почему-то именно сегодня, кривыми и нескладными словами вылилось всё наболевшее из её маленькой смиренной души.
-Чтож–то мечется в тебе? Чтож-то покою не даёт? Ни ладу, ни прогляду... Сидишь всё как сыч, мычишь... И не до чего тебе дела нет. Вон у Хазарихи мужик, так тот зимой ляльки режет из липы... У Сазонихи свинья опоросилась, так муж ейный носится с поросятками, аки с дитятками малыми... У Воловичихи – пьёт по чёрной да дубасит, там всем родычам круглый год масленица... Вона у Макарихи, мужик помирает, и то дело... Грыжу выдуло, как голова, орёть...
А ты всё сидишь и сидишь. То молчишь, как дохлый, то мычишь как скаженный. Помнишь, раньше вы, и лиховать ездили с Прохором, и на вилах бились с Калитинскими, и выпивали? Меня потумачивал, хозяйством занимался... А теперь как умер вроде... Хочь самой ложись, да помирай. А ты думаешь, мне не тошно? Мне отрадно да радостно? Да я когда поняла, что Боженька нам ни деточек, ни внуков не пожалует, кажный раз помирала, когда с тобой любовалась, да ничего – живая. А сколько раз себя корила, что за тебя вышла и жизню всю свою живьём похоронила... А молодую меня сватали... Ох, и сватали... И как дальше жить...
Вона, Петро Лексеич указ издал, запрет типеря по Санкт-Петербургу и всем окрестностям, топить по-чёрному. Стало быть, печь надо сладить. Сестра моя, обещалась девочку меньшенькую ихнюю нам приселить. И им легше и нам веселее... Так такому упырю, кто ж отдаст–то дитятко родное? Что с него вырастит? Да и кормить нам её не чем. Из хозяйства, вона, тока кошка осталась... И ту ты,изверг, покалечил... Тошно ему!.. А кому не тошно?!. Чтож–то мечется в тебе? Чтож-то покою не даёт? Ни ладу, ни прогляду... Ох-ох-ох..