Нора (Бар-Яалом) - страница 16

Хитросплетение колен Киршфельдов, Понарских и Шойшвиных представлено на следующей диаграмме. Любые дополнительные слова будут излишни, поскольку всю скорбную историю семьи читатель может домыслить и сам.

Нам правильно рассказали, что вначале было Слово. Нам не сообщили, как Оно звучало, нo в этом есть своя мудрость: тот, кто знает Слово, обязательно произнесет Его. А произнеся Его, он сотрясет Вселенную, придаст ей новый смысл и направит по другому пути, потому что это Слово — всегда вначале. Есть сведения, что такое уже происходило неоднократно. Была даже выдвинута остроумная версия, cогласно которой Слово давно известно и употребляется в русском языке как бранное. Косвенным подтверждением гипотезы может служить как запрет на произнесение этого слова вслух, так и то, что наш мир постоянно куда-то движется и вот уже многие века ни к чему не может прийти.

Говорят, что такая вселенная давно бы провалилась в тартарары, если бы не отдельные личности, по тем или иным причинам занимающиеся борьбой с энтропией во всех ее проявлениях. Все это люди самоотверженные, потому что борьба беспощадна и длится до самой смерти; бескорыстные, потому что за это никто не платит; хитроумные, потому что методы борьбы им приходится придумывать самостоятельно; злобные, потому что их противник невидим, как совесть, и вездесущ, как тараканы. Сверх того, по специфике работы жить им приходится долго, нo тратить время на контакты с окружающими не хочется, а хочется максимальной изоляции. В южной Франции сусольеры всю жизнь не вылезают из подвалов, шотландские диини-ши и ирландские лепреконы прячутся в холмах, йеменские бани-эль-магарат проводят жизнь в глубоких ущельях, а российский леший люд скрывается так глубоко в чаще, что представителей этого достойного ордена уже и в человеки не записывают.

Еще несколько лет назад в горах Галилеи, Самарии и пустыни Негев можно было видеть нелюдимого сердитого старика в изношенных до неузнаваемости овечьих шкурах и мешковине, с почти окаменевшей деревянной палкой, с двумя цилиндрическими заплечными сумками из дерюги, в которых он носил все, необходимое для существования. Он понимал — не с первого, так со второго раза, — когда к нему обращались на иврите или по-арабски. Мог коротко отвечать на вопросы — на иврите с арабским акцентом и по-арабски с ивритским, — нo в разговоры вступать не любил, поэтому ни полиция, ни военные не могли удержать от ночных странствий через пограничные и огнеопасные зоны упрямого, как бронетранспортер, дряхлого Туриста (патрульный джип, на базу, по радио: «опять Турист пошел». База, джипу: «ну и пусть себе идет»). Хасиды из цфатских синагог признавали его «человеком божьим» и подкармливали; не забывали выносить ему субботнего вина и чашу для омовения рук, поскольку твердо знали, что старик — еврей. Мухтары галилейских деревень относились к нему с глубочайшим почтением, и приглашали его к столу — особенно по мусульманским праздникам: как-никак, свой человек, араб, дa и старейшины многих семей слыхали от своих родителей, что состоят с ним в родстве. Сам Турист относился с равным отчуждением к военным, шейхам и раввинам — единственным категориям людей, с которыми ему приходилось общаться; правда, еду брал и на приглашения откликался, хотя на застольях сидел отвернувшись, а уходил не прощаясь. Называли его Анати — не то кличка, не то фамилия, — а имени никто толком не помнил. И никто — ни евреи, ни арабы — не спохватился, когда вдруг перестала появляться на горных тропинках причудливая фигура в бесформенном косматом одеянии, и скорую помощь никто не вызывал, и пограничников. А ведь могли и с вертолетами поискать, и послать деревенскую молодежь на ослах дa с собаками, мало ли — хотя бы для приличия. Неизвестно, кто в конце концов отыскал и опознал его тело; кто отпел его по неведомому обряду и воздвиг на одиноком холме самодельное надгробие с забавной ошибкой в дате, из которой следовало, что Ярхибдема, сын Анат и внук Лилит, прожил более трех тысяч лет. Видно, не перевелись еще добрые люди на свете.