Никакого чувства стыда или неудобства он не испытывал, мало того, у него в голове даже не промелькнуло ни одной подобной глупости. О чем, в самом деле, можно было сожалеть, если предыдущей жизни он не помнил, будущей не знал, а настоящую второй раз прожить не удастся? И так он потерял двадцать пять лет – такой незаслуженно огромный тюремный срок.
Радость освобождения гудела в нем натянутой струной, разливаясь по телу мягкими плавными толчками и обволакивая теплой негой расслабленное сознание. Своей радостью Толик готов был поделиться с половиной мира, но мир крепко спал на воскресных подушках. Прислушиваясь к своим шагам, звенящим по мостовой почти в полной тишине, он слышал музыку победы, одержанной над временем.
Утро только вступало в свои права. По мостовой катился одинокий троллейбус. Уцепившись усами за провода, он ехал, поклевывая носом от недосыпа и грустно поглядывая на пустынные улицы Москвы. Притормозив на остановке, он подождал Анатолия в надежде, что вдвоем в дороге станет веселее, но, увидев, что тот прошагал мимо призывно распахнутых дверей, обиделся и, запыхтев, захлопнул их. Обиженно постояв, он покосился еще раз на одинокого прохожего, не пожелавшего составить ему компанию, и тронулся с места.
Идти домой было рано, да и, честно сказать, туда Анатолия не тянуло, поэтому он решил зайти к своей ненаглядной мамочке, живущей от дома его Ксюхи в каких-нибудь пяти трамвайных остановках. Разбудить маму он не боялся, потому что знал, что, во-первых, она уже не спит, а во-вторых, принять своего сыночка она готова в любое время дня и ночи.
Ева Юрьевна Нестерова разменяла восьмой десяток, но на ее умственных способностях это никак не сказалось, напротив, с годами ее память обострялась, речь становилась все более ядовитой и цепкой, а высказывания – прямолинейными и циничными. Людей она оценивала здраво, адекватно их способностям и умственному развитию, не жалея для определения их сущности колких слов и выражений, но ее великолепно выстроенная система мира давала моментальный сбой, когда дело касалось ее ненаглядного ребенка, единственного солнышка в этой грязной действительности.
Как женщина неглупая и проницательная, она прекрасно видела все его слабости и недостатки, но, делая скидку на то, что без недостатков может быть только икона, а никак не живой человек, она прощала их Толику, дабы не ломать сложившихся доверительных отношений с сыном.
Замуж она вышла поздно, почти в тридцать. Будучи твердо уверенной в том, что лучше вообще не ходить замуж, чем сходить абы как, она не стремилась выскочить из теплых родительских объятий, предпочитая сидеть в девках, а не мыкать горе в замужних, и не прогадала.