Недавняя английская чопорность, царившая на борту, была нарушена английским бойцовским азартом.
— Давай! Давай! — кричали на палубах, хлопали в ладоши, вскидывали руки, словно подбадривали сухогруз к новому броску. — Давай!
И, словно вняв неожиданному пособничеству пассажиров изящного лайнера, тупоносый его соперник прибавил ход — белые буруны возле его форштевня вскинулись еще выше, шире, разлетелись в стороны, как крылья большой птицы.
— Давай! Давай!
Еще минута, другая, третья… Еще немного, последнее усилие… Ну! Я поймал себя на мысли, что тоже поддался всеобщему азарту. А что же те, на вахте? Почему бы не прибавить им газку? На крыле мостика теперь были уже трое, и среди них долговязый человек с серебряным мазком усов на смуглом лице. Наверняка капитан. Давай, капитан, покажи же, что есть еще порох в пороховнице!
Прошло с полчаса, и сухогруз поравнялся с «Картичем». И вот тут я обнаружил на трубе сухогруза красный околыш, а на околыше выпуклую, обозначенную золотом эмблему — серп и молот… Наш!
— Рашен… — кто-то рядом со мной даже не произнес, а словно выдохнул с изумлением вместе со всем содержимым своих легких.
— Рашен! — повторили другие.
Крики и возгласы мгновенно стихли, руки опустились— переваривали неожиданность. Снова стало слышно, как у борта напрягшегося в беге «Картича» глухо шумят волны, казалось, это старый лайнер надсадно дышит в непосильном для его возраста беге. Мне почудилось, что привычная дрожь палубы под подошвами моих босоножек стала ощутимее — из последних сил трудится машина!
Я попросил у стоявшего рядом со мной мужчины бинокль и с помощью его мощных линз без труда прочитал на борту сухогруза: «Ленинский комсомол». Надо же, и эта гонка, и само имя победителя как раз к сегодняшнему дню, словно лозунг на демонстрации! Но на демонстрациях лозунги мы обычно не читаем, а здесь имя нашего быстроходного корабля громко прозвучало в моем сердце.
С помощью бинокля я во всех подробностях оглядел сухогруз, даже отыскал стоящих на его главной палубе у борта пятерых соотечественников, среди них была женщина. Свои… И мне вдруг стало легко и свободно, словно я, наконец, дождался их, таких мне необходимых, с утра ожидаемых, как гостей в моем доме на Трубной, по почему-то запоздавших. Догнали все же!
Никто не расходился с палубы «Картича», все оставались у бортов, по-прежнему смотрели на сухогруз, притаенно молчали. «Что, не нравится?» — злорадно подумал я. Но прошло еще четверть часа, и вдруг мне почудилось, будто «Картич» не уступает сопернику, прибавил в скорости, идет ноздря в ноздрю. Во мне стала нарастать тревога, словно от этой гонки зависело многое, даже мое личное благополучие. Неужели «комсомолец» подведет?