С точки же зрения Валентина, это старик-сторож был несмышленышем. Какие еще могут быть ограничения, когда речь идет о верховной власти? Какое имеет значение – монах, не монах… Вот она лежит рядом с тобой – необъятная, ничем и никем, кроме Бога, не ограниченная власть! Взять и самостоятельно отказаться от нее? Чушь! Дичь! Для современного русского человека это звучит невероятно. Взять и самостоятельно отказаться от власти? Не-ве-ро-ят-но!
– И нельзя было переиграть все назад? Ну постриг этот самый? – засомневался Валентин. – В конце концов, знали об этом наверняка меньше десятка человек. Договориться с ними, приказать, пригрозить наконец…
– Как же так, Михайла? А Бог? Бог-то он все видит. Он ведь каждому определяет свой крест по жизни нести. Царю – свой крест, а монаху – свой. И если он, Бог-то, решил, что хватит человеку нести крест царский, что пора пришла ему возложить на себя крест монашеский, то как же человек может этому противиться? А, Михайла? Ведь людей обмануть можно, а Бога-то не обманешь?
«Черт возьми! – осенило Валентина. – Они тут, в прошлом, живут с совершенно иным мироощущением. Можно сказать, у них иная, принципиально отличная от нашей, экзистенция. Для них Бог – это не формализованная сущность, обитающая где-то за пределами привычного бытия, с которой человек вступает в договорные взаимоотношения, а постоянный собеседник, с которым ведешь непрекращающийся диалог. Для них власть – не средство удовлетворения амбиций и запросов, а миссия, служение, как выразился сторож, несение креста. Конечно, если мыслить в таких категориях, то шапка Мономаха ничуть не привлекательнее монашеских вериг, но… Во что бы мне одеться?»
– Дядька Кондрат, подбери мне одежонку какую-нибудь, чтоб можно было домой дойти.
Столь резкое изменение темы разговора вновь повергло церковного сторожа в недоумение.
– Чего?
– Одежду найди!
– А-а…
Кондрат взял свечу в руки и принялся ворошить тряпье, валявшееся поверх Валентина. Отобранное он сбрасывал на пол, чтобы вновь не попутать с лежавшим на топчане.
– Не бог весть, – самокритично заметил он, – но, чтоб до дому добежать, сгодится. Одевайся пока, а я на двор – снег чистить.
С этими словами сторож покинул свое жилище, а Валентин принялся разбираться с оставленными ему вещами. Особых проблем у него не возникло. Вместо поясного ремня для штанов он достаточно быстро нашел в хозяйстве Кондрата длинную бечевку и пламенем свечи отжег от нее кусок необходимой длины. Некое подобие удлиненного пиджака (кафтан, наверное) было ему почти впору, а наибольшие трудности возникли с обувью. Кондрат оставил пару сапог с портянками, а Валентин поначалу натянул сапоги на босу ногу (от одной мысли, что ему придется обматывать ступни этим вонючим тряпьем, его едва не стошнило), но, сделав в них всего лишь пару шагов, он вынужден был признать свою ошибку. С необходимостью использовать чужие, мягко говоря, не очень свежие портянки ему пришлось смириться. А поскольку с этим предметом мужского туалета Валентин был знаком лишь теоретически, то пришлось ему еще и поупражняться в наматывании портянок на ноги, прежде чем удалось добиться приемлемого результата. Полушубок и малахай он надевать не стал, а, сграбастав и то, и другое в руки, вывалился из сторожки на улицу.