– Никаких проблем.
Антонио подошел к двери, чтобы открыть ее.
– Вы можете завтра в десять приехать в полицейское управление в Монтеварки? Нам нужен образец вашей ДНК.
– Разумеется, – Антонио улыбнулся, показав свои безупречные зубы. – Arividerci, comissario, buona sera [38].
Нери сухо попрощался и вместе с Томмасо вышел.
– Что это за тип? – садясь в машину и запуская двигатель, спросил он больше себя, чем ассистента.
Томмасо ухмыльнулся:
– Артист. Вся его жизнь – сплошная эффектная инсценировка. А за аплодисменты он продаст даже родную бабушку.
– В этом что-то есть, – ответил Нери, медленно и осторожно ведя машину мимо многочисленных прохожих на Виа ди Читта. – Действительно, в этом что-то есть.
– И вот что еще, шеф…
– Да?
– Почему он свидетельствует против себя? Я этого не понимаю. Получается, он был последним, кто видел синьору незадолго до ее смерти. И никто не может подтвердить, что он в половине третьего уехал домой. Если бы он сам не сказал, мы, скорее всего, никогда бы этого не узнали.
– Наверное, у него есть на то причина, потому что дураком он мне не показался. Возможно, он рассказал нам все это лишь потому, что хочет свидетельствовать против Романо. Может быть и такое. – Нери сделал важное лицо.
– В любом случае он был у синьоры той ночью. Иначе бы не знал о звонке Романо.
– Правильно.
Нери благодарно кивнул, наконец-то выехал к городским воротам и облегченно вздохнул. Потом посмотрел на Томмасо:
– Ты подозреваешь Антонио?
– Нет. Вовсе нет. – Томмасо громко высморкался. – У него нет ни малейшего мотива, чтобы убивать свою любовницу. К тому же, если нож из траттории является орудием убийства, для него было бы проблематично раздобыть его.
– Да, я тоже так считаю.
– Но почему Романо, – спросил Томмасо, приоткрывая окно, – если это был действительно он, просто не вымыл нож и не поставил его на место?
Нери даже вспотел. Вот об этом он как раз и не подумал. Все складывалось как нельзя лучше: у Романо был побудительный мотив и никакого намека на алиби, сперма была его, а не какого-то другого человека, да и орудие преступления, похоже, было из его дома. Правда, оно до сегодняшнего дня так и не было найдено.
Он уже заранее радовался, что отпразднует с Габриэллой разгадку этого дела, и тут Томмасо некстати задал такой идиотский вопрос.
Романо, заспанный и небритый, стоял в кухне и готовил для Эди мюсли, что было делом сложным. Эди любил овсяные хлопья, но не любил отрубей. Он любил орехи, но не миндаль. Он с удовольствием ел яблоки, но не ел бананы. Он любил все, что было похоже на апельсины, но ненавидел лимоны. Запеченные сливы он считал отвратительными и без всякого предупреждения выплевывал их на стол, зато изюм был его страстью. Он мог поглощать его в огромных количествах. Так что с Эди все обстояло не так-то просто, и его темные глаза, окруженные призрачными веками без ресниц, очень внимательно следили за тем, что Романо накладывал в тарелку. Но, как обычно, он молчал, и только по мимике можно было понять, доволен он или нет.