— Рашид, как узнал, что ты здесь, — сказал Блинов, ухватив с полупустой тарелки кусок бастурмы, — так сразу и попросил — звони, говорит, вызывай.
— Я понимаешь, на пару часов, — Рашид устроился в кресле поудобнее, — можно сказать в Киеве пролетом, но не увидеть тебя… Уж прости за ночные вызовы!
— Брось, Раш, — сказал Михаил, — я рад, что вы позвонили. Ночью, утром — какая разница? Ты сейчас где? Москва?
Рашид махнул рукой.
— Какая Москва? А национальное самосознание?
Блинов рассмеялся.
— У всех с девяносто первого национальное самосознание. Только Умка у нас космополит. Господин Рахметуллоев Рашид Мамедович у нас теперь коренной таджик, советник господина Рахмонова по проблемам Ближнего Востока.
— С ума сойти, — сказал Сергеев, — официальный советник Рахмонова?
— Ну, не совсем официальный, — скромно ответил Рашид, — для всех — я просто сотрудник аппарата. А если неофициально — то Блинчик прав.
Хасан, сидевший молча и прямо, как статуя, услышал в незнакомой речи знакомые имена и спросил что-то на гортанном языке. Это был фарси — Сергеев сразу узнал фонетику. Говорить на нем свободно Михаил не мог, и если честно, понимал тоже не очень, особенно технические или научные термины, но на разговорно-бытовом уровне разобрать фразу, произнесенную на фарси, ему было вполне по силам.
— Этот неверный — твой друг?
— Не волнуйся, Хасан, — ответил Рахметуллоев, не стирая с лица радушной улыбки, — это мой друг. Мы не виделись много лет. Он может быть нам полезен. Не волнуйся — он ничего не знает.
— Пока не знает, — сказал бедуин с застывшим выражением лица. — Смотри — это твой друг. Я не люблю, когда рядом чужие.
Радость встречи, бурлившая в груди Михаила, разом рассыпалась и закружилась хлопьями теплого полупрозрачного пепла. И из этого пепла вдруг возникло лицо Мангуста, и его хрипловатый голос произнес: «Вера в случай, курсант, последнее прибежище идиота. Случайностей бывает только две: глупая и хорошо подготовленная».
Рашид, говорящий на фарси с этим арабом, выглядящим, как ассасин. Слегка пьяный Блинов, зыркающий из-под бровей настороженно и опасливо. И, в самом низу пищевой пирамиды — встречайте аплодисментами, наивный глупец с диссонирующей кличкой — Умка, которого, похоже, привели, как барана на заклание. Или, как лоха — на развод. Всего лишь несколько фраз — и конец иллюзиям. Что не делается — то к лучшему.
— Какой странный язык? Это туркменский? — спросил Сергеев у Рашида.
— Почти, — сказал тот, и, потирая руки, предложил. — Выпьем? За встречу?
— Ты ж мусульманин, — сказал Блинчик, морща нос, — это мы выпьем за встречу, а ты — так, вприглядку.