Ну, не принято бросать такие дела на полпути.
— Умка…
Голос у Блинова был такой жалобный, что хотелось пустить слезу и погладить его по голове.
Сергеев медленно повернул голову в сторону Блинчика и сказал:
— Я тут…
Судя по тому, как это прозвучало и по выражению исцарапанного Блинчикова лица, его собственный голос был не лучше.
— Ты как? — спросил Блинчик, глядя на Михаила заплывшим оком.
— Плохо, — ответил он. — Но в сравнении с Бубликовым…
Блинов попытался рассмеяться и заперхал — подвеска, на которой висела загипсованная нога, зазвенела, как сбруя идущей рысью лошади.
— Покатались, — прохрипел Блинчик. И опять закашлялся. — Вот, черт… Больно. Руки-ноги, хоть, целы?
— Не уверен. Кажется — да.
— Везучие мы с тобой.
— Ну, это как сказать… — возразил Сергеев.
— А, как не говори, — сказал Блинчик. — Если не в морге, то уже везучие.
— Слушай, Блинов, тебе не кажется, что ты должен мне кое-что объяснить?
— Давай потом, Умка… — протянул Блинов умирающим голосом.
— Когда — потом? Когда нас добьют?
— Не станут нас тут добивать.
— Мне бы твою уверенность…
— Остынь, Миша…Мы в Феофании, тут только моей охраны на этаже сейчас — человек десять.
— А в джипе сколько было?
— В джипе, — повторил Блинчик, эхом. — Ох, блядь… Ребят-то как жалко.
— У пчелки — жалко, — сказал Сергеев, — ты мне лучше скажи, кому ты поперек горла стал, Блинов, что на тебя так наехали? У нас что — на всех депутатов сезон охоты? Или на некоторых? Особо шустрых? Обычного киллера послать не могли? Устроили, твою мать, войсковую операцию в столице?
Блинчик молчал.
Михаил присмотрелся и увидел, как из уголка заплывшего глаза собеседника выползает большая слеза.
Не то, чтобы Сергеев разучился жалеть или сопереживать, нет! Это свойство остается в любой, даже самой зачерствевшей душе, просто человек учится не обращать внимания на эмоции. И рассматривать погибших бодигардов Блинова, как неизбежные потери он не мог — слишком долго он сам относился к той прослойке, для которой английское выражение «collateral damage» обозначало, на самом деле, собственную жизнь или смерть.
В случае гибели Сергеева или кого-нибудь из его коллег, в случае их пленения и прочих, неизбежных для такой деятельности, неприятностей, никто бы не стал посылать на их выручку флот или группу коммандос, даже завалящей канонерки бы не послали — тут можно было не сомневаться. Может быть — помянули бы в узком кругу.
Михаил привык к тому, что неизбежность смерти никого не удивляла. Но то, что Блинчик пролил слезу — это было, действительно, достойно удивления.
— Ты чего, Володя? — спросил ошарашенный Сергеев.