Я люблю тебя, Смерть,
Я люблю тебя снова и снова!
Если глубже смотреть,
Без тебя-то ведь тоже хреново!
С ревом жарится вол,
А в ухе тихо плещется рыба —
За такой произвол
Никому мы не скажем спасибо!
И в положенный час
На исходе людского заката
Не уводишь ты нас
В край, откуда уж нету возврата!
Ты давай, воротись,
Не бросай своего урожаю!
Хоть и люба мне Жизнь,
Но и Смерть я вполне уважаю!
– Какой поэт погибает в безвестности! – восклицал Лю Седьмой. – Как тонко чувствует он трагедию разлученных Сунь и Вынь!
Сочиняй-багатур пробовал подыграть Рапсодищу на звонком кельмандаре, но пальцы не слушались.
А ведь задумывалось поначалу все это кабацкое сидение как совет мудрейших, достойнейших мужей, славных героев, ответственных вождей!
Жихарь в эти дни бывал в кабаке только набегом – превозмогая себя, ходил по городу, объезжал на водяном коне ближние и дальние поселения, следил, чтобы люди сдуру не калечили друг друга и не забывали прежнего порядка жизни, потом возвращался, отдыхал маленько, любуясь на безмятежного и безымянного все еще сына, заглядывал в кабак, убеждался, что никто от мозголомки не просветлел для дельного совета, снова садился в седло…
Он распахнул дверь, потом подумал и вовсе сорвал ее с петель – а то ведь и не заметят, как задохнутся! От живых умрунов и вовсе никакого толку не добьешься!
– Эй! – заорал он. – Избранники судьбы! Сидите тут, хмелевую шишку тешите, а того не знаете, что на свете творится!
Пресекся струнный звон, оборвались бессмысленные беседы.
– И чего уж там такого творится, чтобы мы не знали, сэр брат? – спросил Яр-Тур.
– То и творится! Скоро того и гляди, что костьё в могилах запрядает!
Это он приврал. Те, кто помер до рокового часа, лежали в земле как положено. Даже покойные любители побродить ночью и то притихли в испуге от перемен.
– Что же все-таки творится? – не отставал Яр-Тур.
– Листопад начался, – сказал Жихарь. – Зеленый листопад. Среди лета.
Премудрые гуляки высыпали на улицу.
По всему притихшему городу слышался шорох – облетал с деревьев лист в садах и палисадниках, не меняя цвета и даже не собираясь желтеть.
Шорох был не такой, как осенью, не сухой – листья падали тяжело, сок переполнял их, а под ногами они размазывались в зеленую кашу.
– Ничего, – сказал Жихарев тесть, кривлянский князь Перебор Недосветович. – Чего уж теперь. Как-нибудь приспособимся. Живут же на полуночи люди в домах из снега, солнца не видят половину года, а до сих пор не вымерли.
– Так ведь нынче и жито не созреет, – сказал Жихарь. – Урожая не будет. Совсем не будет.
– Ничего, – снова сказал умный тесть. – С голоду небось никто не помрет, даже если очень захочет. Мы вот вора Зворыку и голодом пробовали уморить, воды не давали – не помер. На куски разрубили, так он руками все сгреб в кучу и опять получился – правда, корявый такой, но передвигаться мог. Апсурда на него все яды извела – никоторый не берет. Тогда решили мы его сжечь…