После ужина я оставил всех возле костра. Было темно и тихо. Неяркий свет подымался снизу. Лица были розовые. Возле глаз притаились густые задумчивые тени.
— Ребята, сегодня была драка, — сказал я. — Вы это знаете. Про записку — тоже. Скажите честно — кто писал?
Ребята молчали, не смотрели друг на друга.
— Значит, записка с неба свалилась?
В ответ ни звука.
— Драку затеяли. Стыд и срам! Разве спор так решают! Кулаки для того, чтобы защищаться от врагов, а не колотить друзей. Согласны?
Снова никто ни слова.
— А ты, Игнат, чего молчишь? Это и тебя касается. Ты наш друг, но хулиганить мы не позволим никому.
— Я, Александр Иванович, на друзей с кулаками не лезу, — сказал Игнат. — Друзья записочки не подкидывают. Сами знаете…
Игнат замолчал. Светлые негнущиеся брови сошлись у него на переносице.
— А ты, Олим, что скажешь?
Олим пожал плечами. Он тоже не считал себя виноватым.
— Между прочим, Александр Иванович, я вам уже объяснял. Я ничего не писал.
После Игната и Олима говорить больше никто не желал. Только Подсолнух, прислонив ладонь ко рту, что-то шептал мальчишке слева и поглядывал украдкой на меня.
— Ты что шепчешь, Алибекниязходжа-заде? Говори громче. Нам не слышно.
Алибекниязходжа-заде смущенно заерзал.
— Я не шепчу, Александр Иванович. Я думаю, кто-то пошутил, а вы…
— Значит, ты думаешь, это шутка?
— Конечно, Александр Иванович…
— Кто же так неумно пошутил? Не знаешь?
— Не знаю. Может, записки вообще не было. Я ее не видел…
— Игнат, дай мне записку!
Игнат положил руку на верхний карманчик пиджака.
— Не дам. Я вам уже говорил, Александр Иванович.
— Боишься?
— Я не боюсь.
— Дай записку!
Игнат помедлил минутку, вынул записку и неохотно подал мне. На листочке из тетрадки для арифметики было написано:
«Дорогая Муслима!
Я тебя люблю. Давай с тобой встречаться».
Я взглянул на записку и сразу понял — писал ее не Олим. У Олима был круглый бисерный почерк. Я знал этот почерк до последней буковки. Записка про любовь была написана крупными острыми буквами. Она была похожа на дощатый забор с гвоздиками наверху.
Я ни слова не сказал ребятам о своем открытии. Свернул записку вчетверо и положил в карман.
Муслима проводила записку грустным взглядом и тихо вздохнула.
— Что ты, Муслима?
— Я, Александр Иванович, не знала, что так получится… Я прощаю того, кто написал. Только пускай больше так не делает, я…
Я не дал Муслиме договорить. Голос ее охрип и стал срываться.
— Нет, Муслима, так не годится, — сказал я. — Простить можно того, кто сам честно раскается. А лжецов и трусов прощать нельзя. Верно, ребята?
— Верно! Правильно! — раздалось в ответ. Кричали все: и Олим, и Игнат, и Подсолнух… Кричал вместе со всеми и тот, кто написал записку и довел Олима и Игната до драки. Теперь я мог без труда узнать его имя. Ребята писали дневники. Стоило сличить почерки — и все будет ясно. Но я не хотел делать этого. Я вынул записку, развернул ее и бросил в костер. Бумага вспыхнула синим пламенем и мгновенно сгорела.