Ворчаков неожиданно с ужасом почувствовал, что начинает испытывать к этому страшному человеку что-то вроде симпатии.
Все, что рассказывал Берия, он, разумеется, и так знал.
Более того: слухи о неприличной бериевской невоздержанности распространялись отчасти сотрудниками его ведомства.
Работа такая…
Хорошо воспитанному петербуржскому интеллигенту и аристократу стало несколько неудобно.
А в свете текущей политической ситуации это было недопустимо.
И следующий вопрос он попросту проглотил.
Только кивнул, соглашаясь…
Они уже почти вышли на Манежную площадь, откуда раздавались звуки полкового оркестра 1-го Гвардейского Ясского офицерского полка 1-й Гвардейской бригады 1-го Особого корпуса.
Чертовы «дрозды», под звуки знаменитого «Марша сибирских стрелков», судя по всему, готовились к ежевечернему обряду развода караульных постов, – любимому зрелищу всех зевак из числа москвичей и гостей древней столицы.
Ворчаков снова прислушался.
Нет.
Все правильно.
Правильно поют.
Эх, Сибирь, страна родная
За тебя ль не постоим
Волнам Рейна и Дуная
Твой привет передадим.
Хорошо…
Но тут зачем-то вступил Берия, негромко, неплохо поставленным драматическим баритоном.
И – от души.
Хорошо еще, что почти шепотом.
Этих дней не смолкнет слава,
Не померкнет никогда.
Офицерские заставы
Занимали города.
Никита так растерялся, что не нашелся, что сказать.
За такое «исполнение» можно не только звания и должности лишиться.
Берия рассмеялся.
– Знаю, знаю, что вы думаете, Никита Владимирович. Не бойтесь, я не провокатор. А песня и вправду хорошая, и я не вижу смысла воевать с хорошими песнями. Если серьезно, рассматриваю ее запрет как личный каприз Валентина Петровича. Что ж: Вождь у нас человек творческий, имеет право. Но приоткрою секрет, – мы ее с ним в подпитии и на два голоса исполняли. В наглухо запрещенном варианте. Один раз на его даче в Форосе. А второй – тут, в Кремле. Хорошая песня…
Никита покачал головой.
Господа офицеры пожали друг другу руки, условились встретиться завтра после двенадцати.
И – разошлись каждый по своим делам…
Придя в номер, Никита снова принял душ: все-таки в Москве этим летом чересчур жарко.
И пыльно.
Да еще этот тополиный пух…
Ненавижу…
Ворчаков не спеша переоделся в домашние фланелевые брюки, шелковую серую косоворотку, которую наскоро перетянул на поясе, по дачной петербуржской моде, шелковым же шнуром с большими плетеными кистями.
Обулся в удобнейшие американские мокасины на босу ногу.
Накинул поверх косоворотки легкий халат из плотного китайского шелка, и вышел на большой гостиничный балкон, захватив из номера папиросы, маленькую серебряную коробочку с порошком, массивную хрустальную пепельницу и бутылку французского бренди с двумя тяжелыми коньячными бокалами.