Никита облизнул сухие горячие губы и, не спрашивая разрешения, снова закурил.
Ухмыльнулся, заметив недовольство Дроздовского.
– Ну а теперь – валяйте. Можете рассказывать про меня. Я готов…
Дроздовский помолчал.
Потом снял свои простые солдатские очки и принялся тщательно протирать извлеченной из внутреннего кармана бархатной тряпочкой.
– Вы все правильно, – говорит, – понимаете, Никита Владимирович. Вас мы будем вынуждены расстрелять.
Ворчаков нервно хохотнул.
Он, конечно, был готов к услышать именно это, – более того, с самого начала понимал, что все так и будет.
И все равно – было немного обидно.
Он безропотно позволил себя обыскать, сдав и служебного «Токарева», и личный щегольский карманный «Маузер» модели 1910 года, и возмутившись только тогда, когда обыскивавший его офицер попытался изъять папиросы.
– Лаврентий, – хмыкнул обыскиваемый. – Надеюсь, ты окажешь мне честь и расстреляешь лично?
У Берии от возмущения мгновенно запотели очки, и он, словно подражая Дроздовскому, начал их яростно протирать вынутой из специального кисета бархоткой, уставившись в никуда большими, беспомощными без этих ледяных стеклышек глазами.
– Вот сколько раз можно говорить, – качает наконец головой, – что Берия не палач, не насильник и не педофил. Берия – у-прав-ле-нец! Хороший управленец, смею заметить. Для расстрелов у хорошего управленца всегда найдутся специально обученные люди. А я – не палач и не садист, ты это хотя бы перед смертью запомни…
Ворчаков помассировал внезапно заломившие виски, хмыкнул и, ни от кого не скрываясь, взбодрил себя напоследок кокаином.
Жить ему оставалось минут тридцать-сорок, скоро заговорщикам нужно будет начинать Парад.
На котором Катаева, скорее всего, объявят тяжело и опасно больным.
А всю полноту власти в стране получит не абы кто, а вынужденный вернуться из «добровольного» затворничества герой.
Легенда Гражданской войны, бесстрашный рыцарь Добровольческого движения, человек, раздавивший в России большевистскую гадину, указом от двадцатого декабря одна тысяча девятьсот двадцать восьмого года генерального штаба генерал-полковник Михаил Гордеевич Дроздовский.
Департаменту информации и пропаганды даже напрягаться не надо.
И момент к тому же – лучше не придумаешь.
Так что – тридцать-сорок минут.
Не больше.
И – все.
Кого тут стесняться-то в таких обстоятельствах?!
Ворчаков неожиданно расхохотался.
– Да, Лаврентий! Ты, возможно, не палач и не садист. Обычный предатель. Сколько, интересно, ты все это разрабатывал? Год?! Два?! Больше?! Все равно: красиво получилось…