— Ну что, опоздали?
Обернувшись, она увидела мужчину лет тридцати или тридцати пяти. Рыхлые щеки, рыхлый живот, спутанные светлые волосы. Не бродяга, просто человек, которого давно перестало интересовать мнение зеркала. Почему он смотрел на нее таким узнающим взглядом? Незнакомец улыбался так, словно умолял купить свою необаятельную улыбку.
Видя, что Ануш не может его вспомнить, мужчина усмехнулся.
— А я-то был в полной уверенности, что уж меня ты никогда не забудешь. Ты вот совсем не изменилась.
— Простите, я очень спешу.
— Нам по пути. Ты ведь в школу, так?
«Откуда он меня знает? Главное, откуда я его помню… если, конечно, я его помню?..»
Не находя ответа, сознание металось между своими зыбкими стеллажами в поисках нужной полки. С полок падало что-то звонко-прозрачное, и Нюше померещились тревожные отголоски какой-то давно забытой мелодии.
Школьную ограду недавно покрасили. Сквозь прутья в переулок пробивались ветки шиповника, на площадке под команды невидимого физрука шла разминка. «Какое счастье, что это закончилось», — подумала Нюша, глядя на разнокалиберных девчонок, большинству из которым ни форма, ни движения совершенно не шли. Мужчина старался не отставать, но быстрый шаг давался ему с трудом. Почему она его не боится?
— Ты когда в последний раз Мишку Ситникова видела? — спросил человек, стараясь дышать ровно.
— Откуда вы знаете Мишу Ситникова? — задавая этот вопрос, Ануш уже понимала, что он излишен. Она вспомнила все, и воспоминание мгновенно раскалило докрасна ее щеки, подбородок и шею. Ничего хуже этой встречи нельзя было придумать. «Или ты лукавишь?» — тут же подумала она и только теперь испугалась. Такие воспоминания нужно выскабливать железом, вытравливать кислотой, раз уж нельзя как-нибудь отменить и переиграть само прошлое. Одиннадцатый класс, полутемный кабинет химии, засада в раздевалке, дискотека по случаю Восьмого марта. О нет! Зачем она сделала так много, чтобы это ничтожество («Ну посмотри на него! Посмотри хорошенько!») обратило на нее внимание! Зачем всю весну и потом еще черт знает сколько думала о нем, зачем воображала его главным зрителем и судьей своей жизни, прически, фигуры? Оранжевые колготки! Господи, их бы хоть забыть! Разумеется, родители этого видеть не должны были, поэтому она складывала синюю юбку-резинку и чертовы апельсиновые колготки в рюкзачок (ради этого приходилось даже забывать два-три учебника), заходила по дороге в кафе и переодевалась в туалете. Как на нее глазели официантки! Невозмутимое выражение лица и болезненно обжигающий румянец — невозможное сочетание… Невозможная дура!