— А и взялся бы, я бы не позволил. Там у вас такие лица у всех, точно у минтая под валерьянкой, — заметил Веденцов.
— Не у нас, а у вас, — невнятно отвечал Звонарев, не переставая жевать.
Супружеская пара, вероятно, французы, со сдержанным удивлением следили за муравьиной тропкой официантов, сновавших с кухни к столику Звонарева и обратно. Конвейер подносов сплавлял по воздуху тарелки, горшочки, корзинки, блестящие колпаки, обтекаемые магическими зигзагами розово-золотых отражений. Двое черно-белых стояли в шаге от стола, подливая нарзан, безответно улыбаясь и время от времени бесцельно меняя идеально чистые пепельницы.
Уже на середине черниговского борща с огненными ноликами на багрово-зеленой горячей глади, борьба Звонарева с Веденцовым перешла в борьбу с самим собой. Но и в этой борьбе он должен был выйти победителем! Тихим трансатлантическим лайнером выплыл из тишины вечерний джаз, загундосил под сурдинку кларнет, прошел на цыпочках грациозный слон-контрабас. Однако легкости более не было — вот уж и потолок стал эхом черниговского огненного борща, и метрдотель с официантами казались медицинским персоналом.
Пригласив Звонарева в «Савой», предлагая ему повышение по службе и удвоение оклада, Веденцов так и не принес извинений. Несколько искренних слов обошлись бы ему несравненно дешевле и утолили обиду Паши куда верней. Но гордый Валентин Веденцов был готов платить за гордость, дурной нрав и распущенность. Значит, следовало получить с него эту плату. Вонзая зубы в нежнейший рибай, Павел, уже плохо соображавший от крайней сытости, представлял, что вгрызается в горло обидчику. Он заставлял себя думать, что с крабовым фрикасе, ореховой подливой, с этими пряными соусами и ванильно-шоколадным кремом он тянет из врага последние соки и тот слабеет, раскаивается, молит о пощаде. Наконец он заставил рот принять последний трюфельный птифур. Туман застилал глаза, и в этом сытном тумане висели жиринки джаза, мясистый голос толстяка с соседнего столика и сусальные излишества купеческих залов.
— Ну-с, Павел Дмитрич, может, пойдем? — услышал он свежий тенорок улыбающегося Валентина, расплатившегося с подобострастным метрдотелем. — Я что-то так и не понял, согласны ли вы на мое предложение. Надеюсь, вы хотя бы наелись?
Звонарев знал, что вернется. Отказаться от этой работы значило бы наказать себя больше, чем обидчика. Но сейчас, глядя на Веденцова, как один неодушевленный предмет способен глядеть на другой, он выдавил несколько каштаново-майонезных звуков:
— Спасибо. Я сыт. По горло. Вами.