Глядя на украшения, баночки, сохнущие в ванной лифчики-трусики-носочки, Стемнин тревожно умилялся и нетерпеливо ждал того момента, когда все эти новые вещи перестанут гостить, а воцарятся в доме по-свойски и их присутствие будет так же естественно, как присутствие его привычных до незаметности вещей. Но день за днем Викина расческа, заколки, маленькие, точно на детские ноги, выстиранные колготки, радостно поражали его, как чудо, не вклеиваясь, не врастая в распорядок жизни.
Самой вдохновляющей пришелицей была скрипка. Обтекаемый, похожий на космическую капсулу футляр, тонкая стопка нот на кресле, дворцово-хвойный запах канифоли. Вика не любила, когда Стемнин заглядывал к ней в маленькую комнату во время занятий. Несколько нот пиццикато — с клейким скрипом подтягивается колок — кисло перекошенные квинты приходят в себя. Потом непременная пробежка шестнадцатых по мажорной гамме и короткий хвостик от «Кантабиле» Паганини. Глянцевая дорожка мелодии казалась слишком живой и громкой для маленькой квартиры, но это и было хорошо. Когда Вика прижимала скулой и подбородком скрипку, у нее было такое сердито-сосредоточенное и прекрасное лицо, словно главной ее задачей была не музыка, а живопись — работа над собственным образом.
Не выдержав, Стемнин просовывал нос в дверную щель и смотрел-слушал-вдыхал Крейслера, пока Вика не замечала его и не прогоняла. Но этот момент — когда она переводила взгляд с нот на него, причем на долю секунды ему доставалось то выражение глаз, которое посвящалось изнеженному Крейслеру, — он любил больше всего.
С переселением Вики дом в считаные дни засверкал стерильной чистотой. Разбредшиеся книги водворились на полки, невзирая на жалобные протесты Стемнина. Посуда яростно перемыта, занавески отданы в чистку, пыль в ужасе растворялась при одном появлении новой хозяйки. Больше всего Стемнина поразило, когда скрипачка и гордая красавица Вика провела добрых два часа, драя унитаз. Она сидела на полу в туалете среди едких хлористых паров, оттирая внутренности фаянса от старых следов строительной грязи и еще бог знает чего, напевая какую-то песенку. Выйдя на кухню в голубых резиновых перчатках, она с восторгом воскликнула:
— Мне унитаз так нравится теперь! Как родной! Прямо белый друг!
Наведение блеска было у Виктории едва ли не единственным способом вернуть душевное равновесие. Судя по безукоризненной стерильности полок, подоконников и паркета, битва за душевный покой велась непрерывно и без шансов на победу. «Может быть, пытаясь меня изменять, она просто наводит на мне порядок?» — с улыбкой подумывал Стемнин в редкие минуты благодушия. Впрочем, оснований благодушествовать было все меньше. С каждым новым предложением изменить что-то во внешности или поведении он с ужасом убеждался, что возлюбленная неосознанно, но целенаправленно переделывает его по вполне определенному образцу. Не вызывало ни малейшего сомнения, что этим образцом был ее «бывший», то есть Валентин. Имя Веденцова так и не было произнесено ни разу. Стемнин знал: стоит назвать это имя, и отныне он незримо поселится в доме, как навязчивый призрак. Тем не менее грехи, проступки и недостатки «бывшего» были самой волнующей и частой темой их разговоров. Приходя на «Почту», Стемнин всякий раз смотрел на Веденцова новыми глазами. Похоже, Вика ничего не разболтала про них, и Стемнин поглядывал на руководителя со смесью презрения, страха и жалости. С другой стороны, при таком обилии недостатков, зачем нужно было так часто вспоминать об этом человеке?