– А если нет возможности часто посещать Италию…
– Тогда я употребляю другие блюда. Нет смысла ждать самого лучшего.
– Есть люди, которые никогда не попадут в Италию.
– В таком случае они никогда не отведают настоящего окорока. Они вполне могут есть американскую ветчину; мы, кстати, неплохо ее готовим. Так они достигнут компромисса.
– А ты шла на компромиссы после смерти мужа?
– Конечно же, шла, когда не было другого выхода.
– Например?
– Моя первая квартира и дом, в котором я живу сейчас. За ту сумму, которую я плачу за его аренду, я могу купить, пожалуй, только ветчину или, может быть, вот такой окорок, но, разумеется, не найти жилье, хотя бы отдаленно напоминающее мое поместье в Мидлбурге.
Он кивнул.
– В чем еще ты шла на компромисс, кроме жилья?
– Ни в чем. Я не покупала одежды, потому что не могла позволить себе той, к которой привыкла, а та, что имеется, послужит еще долгое время. Она вышла из моды, в этом, полагаю, мой компромисс, но все же такова, какой, на мой взгляд, должна быть одежда.
Он вновь кивнул, и его глаза потемнели.
– Этот разговор непонятен тому, кто всегда был беден.
Она взглянула на него, немного насупясь.
– Не считаешь ли ты меня бесчувственной?
– Мне кажется, ты не понимаешь, что значит не иметь денег. Такое впечатление, что ты считаешь все происшедшее с тобой не совсем реальным. Возможно, ты воспринимаешь прошлое как мечту, но мечта это или нет, ты все-таки надеешься возвратиться в него, даже если не представляешь себе, как все это произойдет. Если предложить назвать срок, когда это может случиться, то ты, мне кажется, ответишь: до того, как износится моя одежда.
Валери покраснела.
– Не помню, чтобы ты был жесток. Неужели дело в том, что в те дни я была настолько наивна, что даже ты казался мне восхитительным?
– Так мне и надо, – резко сказал Ник, страшно недовольный собой. – Прости.
Увидев блеск в ее глазах, гордо вскинутую голову, он внезапно почувствовал жгучее желание близости и признался себе, что мечтал об обладании ею с того самого мгновения, как они сели рядом. «Наверное это-то желание и усилило напряжение за столом, – подумал он. – Ощущает ли это Валери?»
Он посмотрел на нее, вспоминая ее тело в своих объятиях, вкус ее губ. Очертания комнаты расплылись и отошли на второй план. Единственное, что он видел – это губы Валери, единственное, что он чувствовал – это се тело, такое знакомое, будто все было вчера.
Усилием воли он отогнал эти видения прочь: слишком скоро. Он еще не готов сказать, что желает ее, – ни ради нее самой, ни ради себя.
– Прошу прощения, – еще раз извинился он, в его голосе звучало лишь легкое раздражение. – Мои манеры обычно лучше, даже если этого нельзя сказать о моих высказываниях. Мне кажется, я нервничаю потому, что не чувствую, что мы одни.